Петля на шее премьера затягивалась все туже. Его попросту обвели вокруг пальца. Через три с половиной года в интервью газете «Таймс» Макдональд жаловался: «Я до сих пор полностью не могу понять, почему в течение шести часов со мной не могли связаться по телефону, почему меня не информировали о намерении “Дейли мейл” и Форин Офис послать ноту Раковскому».
[663] Экс-премьер лукавил – он отлично понимал, почему это было сделано: это был удар по его политической карьере.
Консерваторы били наверняка. На выборах тори получили 413, лейбористы – 151, либералы – 40 мест в палате общин. 7 ноября образовался консервативный кабинет Стенли Болдуина. Пост министра иностранных дел в нем занял сын известного политика Джозефа Чемберлена Остин, министром финансов стал Уинстон Черчилль, покинувший ряды либералов. Перед уходом в отставку 4 ноября Макдональд заявил, что не может до сих пор прийти к определенному умозаключению о степени подлинности «письма Зиновьева», но что подлинник его не был представлен ни одному правительственному органу.
[664]
Все эти недели Х. Г. Раковский работал крайне напряженно. Он настаивал на присылке конкретных инструкций Москвы, но последние запаздывали, и он был вынужден принимать самостоятельные решения. Сохранилась следующая записка Г. В. Чичерина в Политбюро от 25 октября 1924 г.: «По поводу поразительного инцидента с нотой Грегори… с обвинениями британской компартии… т. Раковский в только что полученной шифровке настаивает на немедленных срочных инструкциях от нас. Он сообщает, что документ в отсутствие Макдональда и Понсоби подписан самим Грегори, желающим реабилитироваться у консерваторов, и что преследуется цель не только сорвать избирательную кампанию Рабочей партии, но также сорвать французское признание. Теперь ночью расшифрована еще одна короткая шифровка от т. Раковского, в которой он настаивает на немедленном ответе из Москвы».
[665]
Интенсивность и сложность работы Раковского особенно усилились в результате того, что как раз в это время вступили в решающую стадию его негласные переговоры об установлении советско-французских дипломатических отношений. «В течение последних четырех ночей мне почти не пришлось спать как в связи с известным подлогом, так и, главным образом, французским признанием, которое не нужно было никоим образом упускать», – писал он в Москву 29 октября.
[666]
Прямые дипломатические контакты и закулисные демарши Раковского на этот раз оказались безуспешными. 21 ноября новый министр иностранных дел О. Чемберлен сообщил ему, что не находит возможным рекомендовать парламенту ратифицировать общий и торговый договоры с СССР.
Сделано это было во время личной встречи, которую Раковский пытался выдержать в примирительном духе. Коснувшись недавно произнесенной в парламенте тронной речи короля, он выразил удовлетворение тем ее местом, где говорилось об установлении нормальных дипломатических отношений между Великобританией и СССР. О «письме Зиновьева» прямого разговора не было, но тень его витала в воздухе. Никаких результатов в смысле улучшения взаимоотношений беседа не дала, но и дальнейшее их ухудшение она, видимо, затормозила, дав нейтральный результат.
[667]
18 декабря вопрос о «письме Зиновьева» рассматривался взволнованным Политбюро. Было принято предложение НКИД послать британскому правительству через Раковского ноту за подписью Чичерина о том, что лицу, передавшему англичанам это письмо, гарантируется безопасность и безнаказанность.
[668] В соответствии с этим решением 22 декабря Раковский направил в британский МИД ответную советскую ноту с гарантией, что «источнику» будет предоставлена беспрепятственная возможность выезда из СССР. Британские власти это предложение отклонили, что было совершенно естественно, если полагать, что такой источник действительно существовал, – расшифровывать весьма информированную агентуру англичанам не было смысла. Разумеется, и в ответных нотах, и в публичных заявлениях Раковский трактовал такое поведение британской стороны как публичное признание, что «письмо Зиновьева» является фальшивкой, что соответствовало действительности.
[669]
Все же определенное желание не доводить дело до полного разрыва стало вскоре проявляться с обеих сторон и нашло выражение в новой встрече советского полпреда с британским министром иностранных дел 6 января 1925 г. В официальном сообщении говорилось, что обсуждался вопрос о взаимоотношениях в связи с недавними печальными инцидентами и что с обеих сторон была в связи с этим подчеркнута необходимость укрепления и развития экономических и политических взаимоотношений между Великобританией и СССР.
[670]
Приехав 13 января в Москву, Раковский тут же заявил представителям печати, что перспективы взаимоотношений СССР и Великобритании в настоящее время благоприятны.
[671] Доложив о своих контактах и переговорах в Лондоне, их результатах, получив новые инструкции, Раковский на несколько дней поехал в Харьков. Здесь он выступил 31 января 1925 г. на собрании представителей промышленных коллективов с докладом о международном положении, основной идеей которого было опровержение «военных тревог» – всевозможных слухов о создании антисоветского блока. Это – блеф, убеждал оратор, искусственная шумиха. Он вновь и вновь разъяснял необходимость налаживания взаимовыгодных связей с Великобританией и США.
[672]
Еще более интересными и показательными были следующие его выступления – лекции «Факторы международной политики: капиталистические государства и СССР» и «Кризис капитализма в наши дни», прочитанные соответственно 1 и 2 февраля в городском драматическом театре.
[673] Обе эти лекции существенно отличались от обычной марксистско-ленинской догматики.
В первой из них обращалось внимание на существенно важную роль географического фактора в международных отношениях. Раковский решал поставленные им вопросы отчасти на геополитической базе. «Географию всегда нужно помнить, – говорил он. – Она всегда имела огромное значение, но теперь в особенности, когда капиталистическое развитие охватило все континенты, она имеет еще гораздо большее значение».
[674]
