— Мало кто знает, где Бог мое Кабо-Верде сотворил и на землю поместил. Я этим неучам географическим из Европы говорю, что это такие зеленые островки в океане, рядом с Испанией, а неучам из Америки — что оно рядом с Бразилией, хи-хи-хи… — добавила она со смехом.
— Но теперь шутки в сторону. А Сесилия твоя — это твоя кровь. И к тому же очень красивая сеньора. А какая умница! Известно — дочка ж. Но и совсем другие сеньориты здесь бывали. Ой, бывали, бывали. Такие уж аппетитные, что прям пальчики оближешь, ну или разве что песни грустные петь. А ты, сеньор Полонез, ничего. Спал себе наилучшим образом — как медведь в своей берлоге. А одна сеньоритка, скажу тебе по секрету, уж такая бесстыдница оказалась, что помилуй ее Бог! В постель к тебе хотела залезть, прямо тут, в больнице! Но я ей запретила. Честное слово. Три дня приходила. Под вечер заявлялась и до самой ночи около твоей постели крутилась. Вот как я сейчас, только с другой стороны. Руки тебе все гладила, в ухо шептала, губ пальцами, смоченными водой, касалась. Какие-то письма из отпуска, что ли, тебе шепотом читала. И как какие-то читала — так у нее слезы-то, слезы, как горох, по лицу катились. Оставила эти письма здесь, ленточкой перевязанные. Лоренция все старательно убрала и спрятала в шкафчик, чтобы не пропали. И когда время придет — ты их найдешь. Ноу стресс, Полонез…
— Ноу стресс, — повторила она еще раз шепотом, нежно касаясь его лба. — Она меня тут тихонечко все убеждала, на ушко, что если она к тебе голышком прижмется — ты сразу проснешься, потому что раньше, мол, всегда просыпался, хи-хи-хи. Я тебе, Полонез, честно скажу, что потом я немножко, а затем и сильно жалела, что ей запретила. А может, это и правда была, что она говорила? Я однажды сама себе даже вслух это сказала на дежурстве: а может быть, эта бесстыдница его бы разбудила? Потому что ты ведь нормальный парень и все, что нужно, у тебя на месте, я ж сама видала — больница ж. И трогала даже. А она красивая, такая, что дух захватывало, и не одному мужику наверняка голову вскружила. Двум врачам как минимум тут. Одному бородатому красавчику из ортопедии и тому старому, лысому развратнику из урологии, у которого слюни текут при виде любой бабы моложе его дочери. Они все эти три дня по вечерам тут по коридорчикам нашего отделения шастали, как коты мартовские. Этот обезлый старикашка на ее задницу пялился так, как будто оттуда луч света бил. Правда, было на что посмотреть, потому что я такого чуда даже у девчонок в Верде не видела, но разве ж можно так, при людях? И во время дежурства?! Но ноу стресс, быстро я тогда подумала. А может быть, и правда — если бы она к тебе своим голым, свежим, ядреным, как только что сорванная ягодка, телом-то прижалась, то, может, тебе бы что-нибудь хорошее вспомнилось, что-то знакомое, сознательно или подсознательно, ну в общем, так или иначе, а может, кровь твоя, Полонез, из мозга отхлынула бы вниз, хи-хи-хи. И так бы и правда мозг у тебя испытал облегчение, а давление стало бы хорошее там, где надо, чтобы оно было… и может быть, ты и проснулся бы? И вернулся бы на свет божий? Но вот только поздновато мне эти мысли в голову уже пришли — а жаль. Очень жаль. Слишком поздно, потому что на четвертый день уже эта сеньоритка не пришла около твоей кровати-то сидеть. Старая Лоренция тебе все расскажет. Как только захочешь, Полонез. Ноу стресс…
Он изо всех сил старался ее слушать. Не отвечал, иногда только кивал головой и улыбался. В какой-то момент слова Лоренции стали как бы расплываться, размазываться, растягиваться, как пейзаж за окном идущего поезда.
«Сесилька прислала мне книгу. Дочка. Любимая. Хорошая. Моя…» — подумал Он с умилением. И через минуту уснул.
Разбудил Его звук, очень похожий на писк Его кота, когда навалишься на него слишком сильно в кровати. Он даже пробормотал что-то, извиняясь.
Он всегда извиняется перед своим котом. С какого-то момента стал извиняться за то, что поздно возвращается с работы домой. Его Шрёдингер к такому долгому ожиданию и одиночеству в общем-то привык. Хотя это не то что даже обычное ожидание. Скорее, это можно назвать… тоской. Он, кстати, не считает, что эта тоска объясняется исключительно инстинктами или является некоей формой благодарности за корм, воду в миске, чистый лоток и теплое местечко для сна, причем где угодно, включая Его подушку, клавиатуру компьютера или раковину в ванной. Наверно, даже у котов можно просканировать мозг и найти там именно тоску, отличную от инстинктов. Может быть, это абсурдно, но Он определяет настроение Шрёдингера по глазам. Это вранье, что коты либо только мурлычут, либо смотрят на тебя широко открытыми глазами без всякого выражения. Его Шрёди, как Он его ласково называл, точно другой. У него взгляд бывает грустный, радостный, расстроенный, лукавый, задумчивый, мрачный, а также — просящий. Вот самый просящий взгляд у него был тогда, когда Он нашел его на пустой стоянке около автострады, грязного и никому не нужного.
Четыре года назад, весной, Он возвращался на машине с какой-то конференции в Гамбурге и остановился покурить. И вдруг услышал какой-то странный звук — как будто тихое скуление, которое исходило с газона, у которого стоял переполненный отбросами и мусором черный мусорный контейнер. Он пригляделся: сначала увидел движущуюся маленькую тень, потом теней стало две, а потом ни одной. Но скуление, однако, не прекращалось. Он подошел поближе. Какие-то выродки без совести и жалости привязали к контейнеру маленького черного котенка, который пытался выбраться из опутывающей его задние лапки петли, но только сильнее запутывался. Он попробовал освободить котенка, распутав веревку, — не получилось. Тогда Он побежал к машине и вытащил из чемодана косметичку. Маленькими ножничками перерезал веревку. И именно тогда Шрёдингер, кажется, и взглянул на него впервые своим просящим взглядом. Котенок не убежал, а доверчиво поставил свои маленькие лапки Ему на ладонь, не переставая мяукать. Поначалу Он не знал, что делать: иметь кота в доме вовсе не входило в Его планы. Иногда, конечно, такая мысль приходила Ему в голову — когда Он был ребенком, у них всегда были коты; когда они жили с Патрицией и Сесилией — тоже… но Он быстро прогонял эти мысли. Учитывая, что большую часть жизни Он проводил на работе и часто уезжал в командировки, взять живое существо, чтобы оставлять его на долгие часы в тесной клетке Его квартиры, казалось Ему эгоистичным. С другой стороны — бросить вот так совсем маленького, неопытного и беззащитного котенка на парковке у автострады тоже казалось Ему жестоким и безжалостным поступком. Он взял котенка на руки и отнес в машину. И пятьдесят километров, глядя на маленький, черный, дрожащий комочек, лежащий на переднем сиденье, раздумывал, как назвать это недоразумение. И тут ему вспомнился эксперимент с так называемым «котом Шрёдингера»
[6]. Ведь действительно: когда Он впервые узнал о существовании котенка, там, около контейнера, то кот как бы был — и его как бы не было, то есть он был в двух ипостасях одновременно. Правда, Шрёдингер в описании своего эксперимента не указывал, что кот был именно черный — такой, как этот крошечный кудлатый клубочек, который лежал рядом. Когда Он въезжал в Берлин, то думал о Шрёди уже как о своем коте…
