Дома мальчики начали, перекрикивая друг друга, рассказывать, как Титус играл со Шрёди, а потом коты спали «как братики» рядышком на диване в большой комнате. Потом Он сидел на стуле в ее малюсенькой, пахнущей базиликом и мятой кухне и смотрел, как она готовит для Него селедку в сметане с луком и яблоками, потому что «мальчики уже обедали», а в холодильнике у нее оказалась только селедка. Узкая юбка обтягивала ее широкие бедра, Он смотрел на ее губы, когда она языком слизывала сметану с ложки, а когда она поворачивалась спиной — на выпуклые ягодицы, и думал, что она просто очаровательная женщина.
Потом они долго сидели за столом в кухне и разговаривали. Неожиданно появился Крис и спросил, можно ли Шрёди спать в его комнате, потому что это именно он первый дал ему в Собешуве воду попить. Эва с характерным для нее спокойствием уладила спор. Он восхитился ею за это.
Было уже позно. Он попрощался с ними и пошел к машине. Недалеко от ее района Он нашел отель. Утром прочитал письмо от нее. Она писала, что не садится без Него завтракать, и спрашивала, любит ли Он яичницу с луком и грибами. После обеда они все вместе пошли в парк, и Он поиграл с мальчиками в футбол. Эва сидела на скамейке и читала книгу. К себе домой в Берлине Он попал только ночью в воскресенье.
Через месяц она ждала Его на паркинге перед Познанью. В кремовом платье. Том, с большими зелеными горохами. И именно это платье она впервые позволила Ему с себя снять…
В декабре, спустя почти два месяца, Он резал на ее кухне картошку для рождественского салата. Эва готовила борщ, то и дело подходя с ложкой, чтобы Он попробовал, достаточно ли кислый, «такой ли, как ты любишь». Потом оглядывалась вокруг и, если мальчиков рядом не было, целовала Его или прижималась к Нему. Она была права в этой своей осторожности, потому что мальчишки то и дело вбегали в кухню, спрашивая, будут ли подарки после или перед ужином, так как они хотят перед, а еще лучше — прямо сейчас! Когда Он рассказал им о первой звезде и о легенде, которая за этим скрывается, Крис посмотрел на Него с подозрением и заявил:
— Вы такой глупый и верите в эти сказки? Тем более сегодня на небе тучи, а Миколаем у нас всегда был Бронек. Его было легко узнать — он у нас в семье один заикается.
Эва поперхнулась в этот момент смехом и поспешно повернулась к своим кастрюлькам, а Он порезал себе палец от хохота. Он помнит, что пошел смыть кровь в ванную. Из шкафчика под раковиной вынул спрятанную за большой коробкой стирального порошка вазу с букетом кремовых гиацинтов, которые заказал в цветочном магазине рядом с местной пекарней и спрятал еще утром в ванной. Надел белую рубашку, которую Эва Ему постирала на вечер, и вернулся в кухню. Убедившись, что мальчики сидят перед телевизором на диване в комнате, тихо вошел в кухню, встал у Эвы за спиной и обнял ее, прижимая букет к ее груди. Она наклонила голову и губами коснулась Его ладони. Он чувствовал, как она дрожит, когда целовал ее шею.
— Я хотел тебе написать, но это не совсем то же самое. А во время деления облатки это звучало бы слишком банально. Я люблю тебя. И очень благодарен тебе за то, что ты впустила меня в свою жизнь, — прошептал Он ей на ухо.
Она стояла, повернувшись к Нему спиной, и молчала, потом вынула цветы из Его рук, положила на подоконник, встала к Нему лицом и, глядя Ему в глаза, тихо ответила:
— Останься в ней. Нам будет хорошо. Вот увидишь…
Перед ужином они переломили облатку. Мальчики обнимали Эву и шептали ей что-то на ухо. Она их целовала и прижимала к себе. Потом подошла к Нему и протянула руку с облаткой.
Они загадали желания, а потом она положила на мгновение голову Ему на плечо. Когда она отошла, к Нему подошел Бартек и сильно пожал Ему руку. Было видно, что мальчик очень напряжен. Крис улыбнулся Ему и, отломив кусочек от Его облатки, сказал:
— Эти облатки какие-то безвкусные. Мама вкуснее вафли печет. Веселых праздников. Здорово, что вы привезли к нам Шрёди…
И, не дожидаясь пожеланий, убежал и занял место за столом.
После ужина гордый Бартек сидел, поджав ноги, на ковре около елки и раздавал лежащие под ней подарки, читая имена, написанные на упаковках. Он выудил из кучи коробок и пакетов обвязанный зеленой ленточкой прозрачный пластиковый контейнер, плотно закрытый крышкой. Удивленный, он громко прочитал написанный толстым фломастером текст: «Горсточка песка с пляжа в Собешуве. Осторожно: если рассыпать — появляются два кота. Одновременно…»
Бартек обнаружил карточку с Его именем на контейнере и протянул его Ему, громко смеясь.
Ночью, когда мальчики заснули, Эва тихо выскользнула из спальни и юркнула к Нему под одеяло на матрасе, разложенном на полу в гостиной прямо у елки…
Из задумчивости Его вывел громкий стук в дверь. В палату вошла Лоренция. Под мышкой она несла большой блестящий металлический судок. Она поставила его на столик у стены и, торопливо подойдя к Его постели, отдуваясь, села на стул.
— Я постучала, потому что не привыкла, что у тебя двери на четыре оборота ключа заперты. Это дело рук Натана. Но ноу стресс. Могу тебе новости больницы рассказать, чтобы ты был в курсе, — предложила она.
— Я тебе скажу, Полонез, что психов-то я в жизни навидалась достаточно, не только благодаря профессии, но этот сегодняшний, из-за которого я из кабинета Корины убежала и тебя бросила, — это такой безумец, что его только в цирке показывать. Я когда туда пришла, чтобы новенькой в психиатрии помочь, он по кровати скакал, как на батуте, чуть голову об потолок не разбил. Таблетки горстями глотал и кричал, что хочет к Богу, потому что на земле его никто не любит. И выражение лица имел такое, что, говорю тебе, Полонез, ножи в кухне при виде него все затупились бы. Пижама рваная, глаза огромные, как у гиппопотама, а волосы как у старого хиппи. Я ему говорю спокойно, как своей внучке, что я вот его точно люблю, потому что иначе ни за что не поехала бы на лифте с седьмого этажа на первый, чтобы ему жизнь спасти, а он начал кричать, что вообще меня знать не знает, всех негров ненавидит и поэтому такая любовь не считается. А новенькая тем временем совсем запаниковала и по телефону вызвала двух крепких санитаров, которые на «скорой» ездят. Он их как увидел — на подоконник с кровати перепрыгнул, как обезьяна какая-нибудь, и начал окно открывать. Кричал, что он из окна выскочит, потому что может умереть, когда только захочет, потому что в Голландии есть право на эвтаназию и он себя убивает законно. Я не могла смеяться, потому как ситуация не позволяла, сам понимаешь. Хотя мне очень хотелось. Ну сам посуди, Полонез, вот что этим людям в головы их приходит от слишком большой свободы. И тогда я подумала про себя: Лоренция, ноу стресс. Ведь психиатрия-то у нас в больнице на низеньком первом этаже, а под окнами — мягонькая, высокая трава, потому как давно уже наш лоботряс Дмитрий по лени своей не косил. И я ему говорю, что пусть себе прыгает, как его бес подначивает, но только на любовь Господа Бога пусть не рассчитывает, потому что самоубийц на небо не пускают. И тут что-то у него там в голове щелкнуло, видимо, потому как лицо у него сделалось такое, будто он и правда задумался. И не двигался. А только этого наши опытные санитары-то и ждали. Они в мгновение ока к нему скакнули, быстренько его в смирительную рубашку обрядили и в палату с мягкими стеночками увезли.
