Она бросила взгляд на часы, нервно вскочила со стула и поспешила к двери палаты, закрывая ее на ключ. Подвезла стойку с компьютером к Его постели, из шкафа вытащила кабель и, встав на цыпочки, нажала кнопку.
— Пресвятая Богородица, какая же я растяпа! Уже же восьмой час, вот уже десять минут как, а в Сиднее пятый час дня. Боже милостивый, Сесилия же там ждет! И есть чего! — Она нервно забегала по палате. — Да где же эта клавиатура?! Была же всегда в шкафу. А, вот она! Наконец-то. И мышка здесь!
С помощью рычага она подняла изголовье Его постели. Наклонилась над ним и надела Ему наушники. Чуть придвинула постель. Подбежала к окну и установила жалюзи так, чтобы свет из него падал только Ему на лицо. Спустила повязку с глаз на шею. Он смотрел на экран компьютера, а задыхающаяся Лоренция нервно кликала по иконке на экране. Через мгновение Он услышал звук гонга — и вот на Него смотрела Сесилька. Лоренция с силой сжала Его ладонь, прислонилась к Нему, поцеловала Его в лоб и выбежала из палаты, закрыв дверь на ключ снаружи.
— Эй, папс. Что слышно? — спросила дочь тихо и помахала рукой.
Она всегда начинала их разговор именно так. По щекам ее текли слезы — и она их не вытирала. Губы ее дрожали. Он видел, как она нервно закуривает сигарету и глубоко затягивается.
— Дуглас позвонил мне вчера из больницы. Ты им там устроил неплохой сюрприз, — сказала она, выпуская большое облако дыма.
— Ты же мне обещала, что не будешь курить, забыла? — выдавил Он из себя, приподнимаясь на постели.
— Помню. Но ты ведь тоже мне это обещал сто пятьдесят раз. Помнишь, когда в последний раз?
— Я тебя люблю…
Она начала плакать. Оперлась подбородком на левую руку и разглядывала Его, медленно куря сигарету. Молчала и плакала.
— Ты хоть выспался за эти шесть месяцев? — спросила она тихо. Вытерла слезы рукой и улыбнулась Ему.
Он не успел ответить. Она исчезла с экрана. Он слышал только невнятные звуки, доходящие откуда-то издалека. Через минуту она появилась снова. Теперь она отошла от камеры подальше. Вытянула руку, поднося к камере висящего и орущего черного кота.
— Шрёди! — крикнул Он, поднимаясь и приближая лицо к экрану.
— Да. Это твой кот-приятель Шрёди. Его Величество Кот, — ответила она, улыбаясь. — Ты мне, пап, должен триста двадцать евро за его билет из Амстердама до Сиднея. И еще пятьдесят за клетку. А еще сто долларов за его двухнедельный карантин в Мэскоте
[16] я уж тебе дарю, так и быть. И стоимость всех его прививок тоже, — говорила она, поднося морду кота ближе к камере.
Наконец Шрёди сел на стол и начал тереться об экран компьютера, громко мурлыкая.
— Он тебя узнал! Я знала, что он тебя узнает! Это самый умный кот, которого я только встречала. В это трудно поверить, но он тебя, кажется, просто любит… — сказала она, поглаживая Шрёди по спине.
— В марте, ну, тогда, когда у тебя случился этот приступ в Амстердаме, я ждала тебя во вторник в том ресторане в Тегеле. Помнишь? Мы с тобой должны были пообедать, и я собиралась рассказать тебе о своей новой работе и парне Роберте. Но ты в Тегеле не появился. Мне это было немного странно, потому что я ведь ради этой нашей с тобой встречи отменила полет из Сиднея в Варшаву, к маме. Пересадку во Франкфурте я изменила на пересадку в Берлине. Тебя не было, но я подумала, что просто у тебя произошло что-то более важное. Ведь так часто бывало, что что-то более важное тебя отвлекало — и я это не только от мамы знаю. Ты не брал трубку, что тоже с тобой бывало уже раньше. Но когда через неделю ты по-прежнему не отвечал, я начала уже по-настоящему волноваться. Но совсем встревожило меня то, что ты не отвечал на мейлы, что не появлялся на «Фейсе», а ведь там ты обычно бываешь каждый день.
Она закурила очередную сигарету, прижала к себе Шрёди и продолжила говорить спокойным голосом:
— И знаешь что? Когда я, испуганная, думала, что плохое могло с тобой случиться, то вдруг до меня дошло, что я, твоя дочь, ведь могу об этом и не узнать. Потому что неоткуда и не от кого. Я не знаю твоих друзей, если они у тебя вообще есть, не знаю твоей женщины, хотя и знаю, что она для тебя очень важна, не знаю ни единого телефона близкого тебе человека, которому могла бы позвонить и о тебе спросить. Я, папс, действительно не знаю ни кусочка твоего мира. Ты меня в него впускал только на порог. И когда мы бывали в нем вместе — то всегда только вдвоем, ты и я. И больше никогда и никого другого. Ну, кроме твоего кота в последнее время. Ну, скажи, разве это не правда? Когда мы бывали вместе — это было для тебя святое время. Ты не хотел меня делить ни с кем другим. И это для дочери очень трогательно и волнительно, но это не нормально. Понимаешь, папс? Я хочу знать, кто еще, кроме меня, тебе близок, кто имеет для тебя значение. И кому я могу позвонить, чтобы о тебе спросить. У тебя несколько телефонных номеров, несколько почтовых ящиков, но ты не отвечал ни по одному. Ты вроде всегда такой доступный, но на самом деле тебя на этом свете нет, когда ты не хочешь отвечать. Я понятия не имела, где тебя искать, с чего начинать. И тогда мне позвонили из твоего института. Какой-то твой шеф. Так он представился. И спросил меня, представь себе, нет ли тебя случайно в Сиднее! Я его прежде всего спросила, откуда он знает мой номер телефона, и он ответил, что это по работе, что он его узнал из твоего личного дела. Что я там указана как человек, которого следует незамедлительно уведомить о «несчастных случаях и катастрофах», так он сказал. Ты так написал и указал там мой номер телефона. По словам шефа выходило, что все указывало на Сидней, потому что за неделю до своего отъезда в Амстердам во время какого-то там совещания ты, говорят, сообщил, я процитирую твоего шефа, что «если тебя еще раз достанут — то ты уедешь в Сидней и пусть они тут мудохаются сами со своими проектами и со своей долбаной корпорацией». И поскольку ты не вернулся из Амстердама и не давал о себе знать, то он и решил, что ты правда на них всех обиделся и полетел в Сидней. И поэтому он и позвонил.
— Должна признаться, папс, что когда я это услышала — то была в очередной раз очень, очень тобой горда. Моя кровь! Твое здоровье! — добавила она с улыбкой и подняла вверх бокал с вином.
— И тут появляется, — продолжила она, — в этой истории твой Шрёди. И вот тут я правда испугалась. В один прекрасный день перед зданием института, поведал мне твой шеф, появился черный, худой и очень нервный кот. Это правда. Шрёди имел полное право быть нервным. Твоя коллега по работе, некая Людмила с Украины, его узнала, потому что как-то раз помогала тебе найти для него ветеринара в Берлине. И поскольку, по словам Людмилы, ты его иногда берешь с собой на работу, то кот знал, где ты работаешь. О тебе неделю не было ни слуху ни духу, и тут твой кот появляется и целыми днями и ночами бродит перед институтом. Не нужно быть лейтенантом Коломбо, чтобы одно с другим увязать. Мы сразу сообщили в полицию, которая вскрыла дверь в твою квартиру. Тогда на твоем этаже нарисовался Вольфганг, этот жилец из квартиры под тобой. Он рассказал полицейским, что на их балконе несколько дней назад появился Шрёди. Уезжая в Амстердам, ты, видимо, оставил окно открытым. Шрёди выпил всю воду, съел весь корм и засрал полностью оба лотка — и тогда нашел в окне подходящую щелочку и вылез на балкон. С твоего балкона он перескочил на балкон ниже этажом — в квартиру Вольфганга и Алекса, этих двоих твоих очаровательных соседей-геев, с которыми мы как-то вместе незабываемо ужинали. Шрёди задержался у них минут на пять, так рассказал Вольфганг, и как только они открыли входную дверь — сразу ломанулся в нее. Как потом оказалось, он решил бродить перед твоим институтом. Ведь это не очень далеко от твоего дома. Даже твой кот понимал, где ты можешь быть, если тебя нет дома. Даже кот…
