— Ну вот и хорошо, — сказала она, вытирая пот с Его лба. — Не сломал ты себе пенис, Полонез. Он, конечно, малость опух, но зато целый и красивый. Ноу стресс. Я тебе сделаю женьшеневую маску с пчелиным воском — и будет как новенький! Опухлость эта быстро пройдет, и твоя сеньорита ни о чем даже не догадается.
Он вдруг начал громко смеяться. Поднял руки и обхватил голову Лоренции, притянул ее к себе поближе и, гладя ее по волосам, сказал:
— Я разговаривал с Сесилькой — и вдруг она исчезла. Я подумал, что это система зависла, хотел перезагрузить компьютер. И упал. Когда что-то исчезает из моей жизни внезапно — я всегда падаю. Вот сегодня упал буквально. Валялся на полу и вспоминал об этом. И знаешь что? Меня радует, что ты так заботишься о моем пенисе. Даже если это только ради моей сеньориты. Ты меня этим так насмешила. — Он прижал медсестру к себе.
Лоренция захихикала и поспешно отстранилась от Него. Начала суетиться, подключая провода электрокардиографа к датчикам, приклеенным к Его груди пластырем.
— Пенис сеньора для сеньориты важен, — сказала она.
— Но сердце сеньора — важнее, — добавила она строгим голосом после паузы. — Давай-ка я подключу тебе сердце, пока не включилась эта дикая сирена и не собралось вокруг тебя полбольницы.
— О, ну вот и заработало, — удовлетворенно заметила она, когда монитор с писком начал вырисовывать синусоиды.
— Раздевайся. Быстренько. Я тебе переодену пижаму. Сегодня ты должен быть элегантным, Полонез, — проговорила она.
Она внимательно поглядывала на экран, вставляя Ему пластиковые трубки в нос, а потом подняла Его руку и, нащупав пульс, вслух стала считать.
— Не врет электроника, — с довольным видом констатировала она. — Никаких следов стресса. Сердце твое спокойно, Полонез, и с головой у тебя тоже все в порядке будет. Надо только подождать чуть-чуть. Всего, что для человека важно, надо ждать.
— Разве что смерть иногда не ждешь, — добавила она тихо.
— Маккорник ведь тебе говорил, чтобы ты сам не вставал — я собственными ушами слышала. И ты слышал! Ноги у тебя слишком слабые — мышцы атрофировались, хотя, пока ты спал, к тебе тут всякие тренера ходили и так тебя тренировали, что аж кости трещали, да и старая Лоренция начинала с массажа твоих ног.
Но ты же не слушаешь никого, Полонез. И терпения в тебе нет. Это я от Сесилии знаю. Надо же было кнопочку нажать — Лоренция бы прибежала и привела бы в порядок компьютер. Твоя Сесилия же мне такую лекцию прочитала о компьютере и о «Скайпе», что я могу теперь других обучать. И обучаю! Например, вот соседку мою, ту, которая парикмахерша. И домой я себе купила компьютер, не такой, конечно, красивый, как у тебя, у двоюродного брата купила, и как только мне он дома интернет провел — я сразу написала семье в Верде письмо про «Скайп». И теперь мы иногда болтаем, и смеемся, и плачем, глядя друг другу в глаза.
— А сейчас Лоренция тебя на минуточку оставит одного. Но только ты уж больше не пугайся! — объявила она, взглянув на часы.
— Нужно пол в порядок привести, потому что скоро ведь обход начинается. А сегодня сюда небось к тебе вся больница прибежит — поздороваться или хотя бы просто поглазеть. Джоана говорит, что только о тебе сегодня в коридорах и болтают.
— Не вставай с постели, Полонез! — строго добавила она.
— Иначе в следующий раз мне тебя придется привязать к койке ремнями, как некоторых буйных в психиатрии.
Она захихикала и вышла, оставив дверь палаты открытой.
Он уставился на темный экран компьютера, мыслями возвращаясь к разговору с Сесилькой.
В ушах у Него звучало ее «у тебя афазия была уже много раз». А ведь это чистая правда. Болезненная, неприятная, но в самую точку. Одним коротким предложением она описала то, что Он много лет практиковал, когда они были все вместе, втроем: Патриция, Сесилька и Он. И когда перестали быть вместе — тоже ничего не изменилось. Он ничему не научился. Только перенес эту свою афазию в отношения с другими женщинами. А если оглянуться назад, то отчетливо видно, что у Него эта афазия была и гораздо раньше. Разве не является примером такой острой афазии выражение «короткий период, который пройдет, пап, не успеешь ты и глазом моргнуть», когда речь в разговорах с одиноким после смерти матери отцом, живущим как отшельник в пустыне, идет о девяти месяцах Его отсутствия и отъезда в Стокгольм, из которого Он вернулся уже только на отцовские похороны? Или когда Он не писал отцу иногда по три недели, при этом каждый день получая голубой конверт с письмом от отца, и называл это «коротким перерывом в переписке»? Да, диагноз «афазия» Ему можно было бы поставить давным-давно. Это точно. И вовсе не по причине перелома основания черепа или инсульта, а только по причине опухоли души, наполненной гноем Его эгоизма и бездушности.
Апогей Его афазии, однако, пришелся на более позднее время, в Берлине, когда начинала сначала качаться, а потом и рушиться Его семейная жизнь. Трехчасовое опоздание на ужин в честь дня рождения Патриции Он назвал «неожиданным перенесением видеоконференции со Штатами» — а ведь Он просто об этом ужине забыл, хотя видеоконференция действительно началась на три часа позже, чем планировалось. Так что это даже не было враньем. И Он не постеснялся назвать четыре дня сплава на байдарках с Патрицией и Сесилькой как-то летом «нашим семейным отпуском». И таких примеров можно было бы привести целую кучу. И не только повторяющихся, как приступы мигрени, случаев «афазии супружеско-отцовской», если можно так выразиться. Если брать отношения с Юстиной — тоже несколько случаев из памяти можно выудить. Как, например, тот, когда Он вернулся вечером с работы и в постели отталкивал руки Юстины, называя отсутствие сексуального интереса у себя «желанием, для разнообразия, только деликатной нежности», а ведь на самом деле Он должен был бы тогда сказать так: «Послушай, от меня сегодня мало толку. После работы мы с этой украинкой Людмилой пошли в мою квартиру, и там она мне отсосала два раза, причем так, что у меня теперь болит пораненный ею член, потому что у нее на зубах стоят металлические брекеты». И в общем-то, Он ведь и в ту ночь не врал — потому что действительно Ему хотелось тогда от Юстины исключительно деликатной нежности. Чтобы, во-первых, немножко утихомирить угрызения совести по поводу собственного блядства, которое Он допустил, а во-вторых — убедиться, что с Людмилой у Него «чистый секс», а настоящие чувства здесь, сейчас, в постели с прижимающейся к нему Юстиной. И ведь были эти чувства настоящими. Но все-таки наступил такой день, вернее — ночь, когда он хотел от нее исключительно нежности и никакого секса. И лежа рядом с Юстиной, Он испытывал печальную рефлексию, с которой в душе долгое время спорил и которой еще дольше сопротивлялся. Патетичную, как та фраза на второй странице какой-то книжки: «Одиночество начинается не с того, что никто не ждет тебя дома. Одиночество начинается тогда, когда ты первый раз чувствуешь желание, чтобы там тебя ждал кто-то совсем другой». Он не почувствовал в ней никакой патетики, когда записывал ее на листочке календаря, лежащего рядом с Его компьютером. А когда Его начало тяготить это «одиночество вдвоем» — Он стал проводить все чаще ночи в своей квартире, от котрой никогда не отказывался. И в остром приступе очередной афазии во время разговоров с Юстиной называл свое отсутсвтие «попыткой найти прежнего себя в наших отношениях». Он и правда хотел себя найти, только без отношений с ней. И через несколько месяецв Он действительно нашел себя прежнего. В постели гостиничного номера с Миленой. В Исландии…
