Потом, не сводя с Него глаз, схватил Его за руку и крепко пожал:
— Меня зовут Эрик Мария Энгстром, я имею честь руководить этой клиникой вот уже пятнадцать лет. Очень рад, что могу наконец с вами познакомиться. Мы все, вся наша клиника, ждали этого момента очень долго.
Дуглас, то есть доктор Маккорник, рассказал мне во время нашего телефонного разговора сегодня ночью о вашем долгожданном пробуждении. То, что вы очнулись, — для меня чудом не является. Для меня чудом является тот факт, что ваш мозг находится в таком порядке после шести месяцев комы. Если бы ваша сома успевала бы за вашей психо, вы бы могли уже сегодня встать и нас покинуть. Если бы захотели, конечно. За пятнадцать лет моей работы здесь это первый и единственный такой случай. Мы его очень подробно опишем как можно скорее. Для наших коллег в других клиниках мира, для науки. Разумеется, не указывая личных сведений о вас. Дуглас, я знаю, объяснил вам более-менее, что вас в ближайшем будущем ожидает. Мы полагаем, что около пяти месяцев вам придется еще побыть с нами, в Амстердаме.
…Он вытянул из-под мышки Маккорника папку, из кармана пиджака достал очки и начал медленно перелистывать листочки, на некоторых задерживаясь подольше.
— А может быть, даже немного дольше, — сказал он, снова взглядывая на Него. — Ваша дисфазия, по моему мнению, это минимальная проблема. Тот, кто смог выучить русский язык, справится с этим без особых хлопот. Я это от дочери знаю. Вы только представьте — она ведь с вами встречалась в Санкт-Петербурге, когда приезжала Сесилия. Вы ведь русский знаете прекрасно. Но это так, к слову.
Нам сейчас главное — это на данный момент основная задача вашего лечения — довести вас до того, чтобы вы как можно быстрее стали, если можно так выразиться, мобильны. А это, конечно, довольно много времени займет. Мозг ведь регенерирует гораздо быстрее, чем, например, triceps surae
[18]. Не говоря уже о печени хронических алкоголиков. Мозг вот легко избавится от последствий присутствия этанола, а для печени частенько уже бывает поздно.
— Кстати, о вашем дальнейшем у нас пребывании. — Он потянулся к карману пиджака. — Я разговаривал час назад по телефону с генеральным директором вашей корпорации в Берлине. Необыкновенно милый, понимающий человек. Дуглас их уведомил, после консультации со мной, о вашем текущем состоянии здоровья мейлом сразу после разговора с вами. Сегодня рано утром. Он, конечно, нарушил немного тем самым врачебную тайну, но их заинтересованность вами и их вклад в вашу реабилитацию вам известны. Поэтому я не усматриваю в этом проявления нелояльности по отношению к вам. Как вы считаете?
Не ожидая Его ответа, он развернул листок бумаги и, поглядывая на него, сказал:
— Меня просил сам шеф вашей корпорации, чтобы от его имени я предложил вам перевезти вас вертолетом в берлинский «Шарите»
[19]. Он прислал мне копию письма из госпиталя «Шарите», подтверждающего готовность вас принять. Мы, конечно, никоим образом не можем сравниться с «Шарите» — это для нас слишком высокий уровень. Наша бухгалтерия выяснила, что, к сожалению, ваша страховка не может покрыть расходы на такой переезд в Берлин. Что в общем-то рационально, потому что один раз за вашу транспортировку вертолетом уже заплатили, а сейчас такой необходимости и показаний для этого с медицинской точки зрения нет. Хотя для вас лично они, конечно, есть. Присутствие близких людей, мы это знаем по опыту, часто очень способствует в таких случаях выздоровлению. Вашего директора детали вашей страховки не интересовали, он, по правде говоря, даже не понял, о чем именно и для чего я говорю. Для него было очевидно, что корпорация возьмет на себя все транспортные расходы. До единого цента. Мы тут в Амстердаме должны только организовать логистику и выслать им счет. Для нас это абсолютно не проблема. Это для вашей информации.
— Так что будем делать? Вы хотите вернуться в Берлин? — спросил он после минутного молчания.
— Нет! — крикнул Он. — Ни в коем случае! Я хочу остаться здесь, если можно, — добавил Он, приподнимаясь и протягивая руку к стакану с водой.
В комнате воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая только писком осциллографа.
— Разумеется, можно. Что за вопрос. Это не подлежит ни малейшему сомнению, — ответил главврач, глядя на Него внимательно. — Признаюсь, я никогда раньше не слышал такого лестного и искреннего отзыва о нашей клинике. И это ведь спустя всего несколько часов пребывания у нас. Предыдущие полгода не в счет, — добавил он, пряча листок в кармане пиджака.
— Я передам ваше решение в Берлин как можно скорее, — произнес он, улыбаясь и подавая Ему стакан воды. Снова открыл папку и стал перелистывать страницы.
— Ну, собственно, — остановился он на одной странице. — У вас было два задокументированных нами эпизода так называемой клинической смерти. Эта тема для меня очень животрепещущая и, признаюсь, волнующая. Больше с метафизической, чем с медицинской точки зрения. Я об этом спрашиваю всех наших пациентов, которые имели счастье — или несчастье — перейти эту границу. У вас в памяти сохранились какие-нибудь образы, картинки или другие следы этого события? Вы как-то этот переход заметили? Может быть, перед вами открывался, как некоторые описывают, свет в конце длинного темного туннеля? Или вы падали, погружаясь в живую ласковую темноту? А может быть, вы возносились и летали над своим телом или что-то в этом роде?
Он отставил пустой стакан на тумбочку, откинулся на подушки, двумя руками вцепился в одеяло и, сосредоточиваясь, с большим усилием подбирая слова, заговорил:
— Нет. Я не помню. Я ничего не помню из своего сна, поэтому не могу сказать даже, было ли мне там хорошо или плохо. И этих своих двух смертей я тоже не помню. Совершенно…
— Наверно, у меня в мозгу на тот момент было слишком мало крови. Как вы, я абсолютно уверен, знаете, — медленно, с усилием говорил Он, — в мозгу существует область, которую называют височно-теменным отделом. Для него имеется какая-то английская аббревиатура, которую я сейчас вспомнить не могу. В этом отделе скапливается информация от всех органов чувств: от зрения, обоняния, слуха, осязания, равновесия. Чтобы собрать в одно целое все наше тело и, что еще важнее, показать нам его расположение. Благодаря этому мы знаем, кто мы и где находимся. И если это пространство повреждается — или на него оказывает воздействие электрический ток или химическое вещество, то людям может казаться, что они поднимаются над собственным телом и смотрят на него сверху. Или они могут увидеть копию себя, которая ходит, словно тень, рядом с ними. Такие галлюцинации не раз вызывали ваши коллеги-врачи у пациентов, вводя им электроды в мозг и пропуская через него ток. Еще в начале двадцатого столетия. О чем вы наверняка читали и знаете больше, чем я. Люди в состоянии клинической смерти чаще всего находятся под действием сильнейших галлюциногенов или обезболивающих средств и почти всегда имеют трагический дефицит кислорода в мозгу. А острый дефицит кислорода в мозгу может вызывать всякие самые что ни на есть волшебные и сюрреалистичные видения. Можно, например, испытать ощущение нахождения в двух черных дырах одновременно или увидеть одновременно три горящих сигнала светофора на пешеходном переходе. Причем все три зеленые или все три красные. При недостатке кислорода в мозгу многие ощущения экстремальные, некоторые — реалистичны, а некоторые — чисто трансцендентальные. К реалистичным, например, относятся неестественно интенсивные ощущения удовольствия при оргазме. Слишком искушенные и поэтому заскучавшие в этом смысле мужчины имеют тенденцию подобные ощущения искать. В погоне за лучшим оргазмом на свете они идут на риск и экстремальное сексуальное поведение. Секс или мастурбация при одновременном удушении себя при помощи, например, веревки, чтобы сократить приток кислорода в мозг, дает эффект, очень похожий на эффект одурманивания наркотиками, особенно весьма афродизиакальным ЛСД.
