— Я проверил, уж вы простите, ваш кошелек. Нашел там помятую фотографию маленькой девочки в белом платьице и фотографию рыжей, очень красивой, гораздо моложе вас женщины. Значит, без сомнения, в вашей жизни были люди, которых следовало уведомить о вашем местонахождении. Никто не носит в кошельке фотографии людей, на которых ему плевать. Я немедленно сообщил в полицию в Берлине. И у них все сошлось. Вы уже числились среди пропавших. Они получили эту информацию о вашем внезапном исчезновении благодаря какому-то бешеному коту. Потом посреди ночи мне позвонила на дежурство Сесилия. А через два дня она появилась в клинике. И всех тут очаровала: Лоренцию, которая, если бы можно было, ее удочерила бы, Эрика, который нарушил все правила и позволил поставить компьютер в вашу палату, и в конце концов — и меня. Я никогда не вступаю с семьями пациентов в более близкие отношения, чем официальные консультации в клинике, а вот ей дал свой личный номер телефона. Что-то в ней есть такое, что она своей уверенностью может пробить любую стену. А через два дня приехала в Амстердам и та молодая, рыжеволосая женщина с фотографии в кошельке. Никогда в жизни я не видел, чтобы кто-нибудь плакал такими огромными слезами…
Маккорник замолчал и какое-то время перекладывал книгу из руки в руку.
— Но это еще не вся история, — произнес он наконец.
— В ней появился и определенный криминальный оттенок. А как же. Около четырех недель спустя с клиникой связался настоящий Бьорн Скерстапп. Он позвонил из Осло. Исключительно грубый и невежливый человек. Он желал с вами поговорить. Не хотел считаться с тем, что люди в коме вообще обычно не разговаривают. Он нашел в своем пиджаке чек из магазина в Берлине. Вы расплатились за корм для кота своей кредитной карточкой. Вот таким образом он и выяснил, что пиджак-то у него чужой. Ибо он не то что кота не имеет — он котов ненавидит и в Берлине не покупал ничего, кроме билета на поезд до Амстердама. К тому же ваш пиджак, хоть размер и совпадал, жал ему в плечах и, вообще, был, по его мнению, какой-то дешевой подделкой из Китая. Поэтому он хотел получить обратно свой пиджак, который вы, якобы воспользовавшись ситуацией, подменили в купе этого самого поезда в Амстердам. По его словам, вы ему сразу показались подозрительным, еще когда сели в купе на его место и, цитирую, «выразили невербально свое неудовольствие, когда вынуждены были это место очистить!». А я по номеру вашей кредитной карты, что не совсем законно, нашел ваш адрес в Берлине. Пока вы спали, ни на что не реагируя, Скерстапп, который является гражданином Швейцарии, обратился за помощью к своему адвокату в Лозанне. Тот состряпал официальное письмо в полицию Германии с обвинением вас в краже. И прислал его на адрес нашей клиники — временный адрес и на ваш также. Я пригласил этого Скерстаппа вместе с его адвокатом в Амстердам. Он должен был приехать с вашим пиджаком. Никак не хотел смириться с тем, что мы не вышлем ему ничего без вашего согласия. А это согласие вы дать никак не могли. Этого он тоже не хотел понимать. Так же, как его адвокат. С моей стороны это был продуманный шаг вперед, потому что было весьма маловероятно, что вы очнетесь от комы только для того, чтобы полюбоваться на какого-то конченого идиота и неисправимого зануду из Осло. Скерстапп не появился в Амстердаме до сих пор, но переписка с его адвокатом продолжалась еще довольно долго — почти два месяца. Мы вам потом покажем эту коллекцию писем вместе с вещами, которые находились в том несчастном пиджаке. В подходящий момент. Потому что сейчас у вас есть дела поважнее.
Послышался звук открываемой двери, в палату, напевая что-то себе под нос, вошла Лоренция.
— Полонез, мой дорогой Полонез! — воскликнула она радостно, хватаясь за металлический поручень стойки, на которой стоял компьютер.
Повернувшись к Нему спиной, она потянула к постели стойку.
— А вот сейчас будет твой сюрприз, Полонез. Как я тебе утром обещала. А старая Лоренция никогда не бросает слов на ветер. О нет! Сейчас только провода подключу. Только сначала нужно клавиатуру и мышь найти, но это я уже тоже нашла. Только ноу стресс… — добавила быстро, больше для себя, чем для Него.
Она повернула к Нему голову и вдруг, заметив сидящего у постели Маккорника, встала как вкопанная.
— Господин доктор здесь? А что случилось, Полонез? Что-то плохое? — спросила она, испуганно глядя на них.
— Ну почему же обязательно плохое? — спокойно возразил Маккорник.
— Потому что вы, господин доктор, с этими сложенными молитвенно руками как будто принимаете у нашего Полонеза последнюю исповедь!
— Да что вы такое говорите, Лоренция! — засмеялся Маккорник. — Мы просто разговариваем как мужчина с мужчиной. О важных вещах. С нашим пациентом все в полном порядке, сестра Лоренция. Я бы никогда не подумал, что за такое короткое время после пробуждния могут произойти такие гигантские изменения.
— К лучшему, разумеется, — добавил он поспешно.
Лоренция громко засмеялась и начала подключать провода к компьютеру.
— А вот Лоренция могла подумать. Потому что наш Полонез же в рубашке родился. И в чепчике. Только этот чепчик у него иногда спадает — когда он перестает заботиться о своей мудрой голове.
Она подошла к шкафу, вынула из него клавиатуру и положила перед Ним на одеяло.
— А вам, господин доктор, сейчас нужно не с мужчиной разговаривать, а с собственной женой в собственном доме, — заявила она. — Потому как ваше дежурство закончилось уже два часа назад.
— Муж после работы должен сначала идти домой, к жене, а уж только потом в пивную, — захихикала она.
— Уже два часа прошло? — Маккорник вскочил со стула, похлопал рукой по Его одеялу и сказал: — Я зайду к вам завтра днем. Утром у вас PET мозга, а потом вас будет мучить наш физиотерапевт Натан. Это довольно своеобразный человек, но вы его полюбите.
— А сейчас мне нужно бежать, потому что я, по мнению Лоренции, мало того что плохой муж, так еще и парень, который шляется по пивным, — добавил он, со значением взглянув на медсестру.
Лоренция села на стул, положила клавиатуру себе на колени, коврик для мыши — на одеяло и, постукивая нервно пальцами, стала ждать, пока загрузится компьютер.
— Мне надо было Маккорника поскорее прогнать, — объяснила она тихо. — Потому что он тут сейчас совершенно не нужен. Он же сам говорил, что у тебя с головой все хорошо, лучше не бывает. А вот сюрприз мне своим тут присутствием он мог испортить. И потом — после работы мужу надо идти домой к жене и детям. Потому как, если муж часто с работы домой не торопится, у жены в голове помутиться может от долгого ожидания. Я уж знаю, что говорю: сама своего бывшего ждала, как голодный кот ждет еды. Хотя он был лентяй и поздно возвращался с работы только из-за какой-нибудь своей же прихоти. Да еще и на бровях обычно. И вот когда мне надоело его все время ждать — я его выгнала из своей постели. А потом поменяла замки в дверях.
Она посмотрела на мигающий экран компьютера и, поудобнее устраиваясь на стуле, продолжила говорить:
— Пока этот компьютер включается, я тебе вот что, Полонез, скажу. Так, от сердца, как женщина о женщине. Среди всех этих сеньорит, которые тут к тебе ходили, одна притворялась, что твердая, как вековая скала. Такая рыжая, фотографию которой ты в кошельке носишь. Рядом с фото дочери. А ведь она хрупкая. Такая тонкая и хрупкая, как чашечка из тончайшего фарфора, что стояла у моей бабушки на Верде в серванте. Она два раза за эти шесть месяцев сидела у твоей постели. Неразговорчивая, задумчивая и терпеливая. Сидела на маленьком стульчике у стены, как будто боялась, что ее кто-нибудь из палаты сейчас выгонит. Как будто хотела занимать как можно меньше места. Днем, когда было светло, читала книжки. Иногда вставала со стула и ходила около твоей постели, читая вслух. А вечерами и ночью придвигала стул к твоей постели и разговаривала с тобой. Прямо без перерыва. Однажды я ее спросила, что она тебе там тарахтит все время, как шарманка, она мне ответила: «Так, всякие глупости». А я спросила — какие, потому что женщина обычно называет глупостями как раз самые мудрые речи. Оказывается: она постирала твои штаны — и те пятна сошли, кот Титус вернулся через два дня с поцарапанной мордой и хромая, в Лидле есть оливки, те с анчоусами, которые ты любишь, в котельной теперь как в шахте, потому что там дырки в нагревателе. Я это запомнила, потому что тоже воюю с пятнами, люблю эти рыбные оливки из Лидла, у меня тоже есть кот, который дерется, и нагреватель у меня в котельной в подвале нашего дома вот уже год тоже как коптит. Когда женщина рассказывает мужчине такие вещи ночью — для старой Лоренции ясно, как белый день на Верде, что это не просто какая-то там влюбленность. Это что-то гораздо больше, Полонез. Говорю тебе.
