Нелепость этой ситуации сегодня была Ему совершенно очевидна. Ведь тогда не было на свете более близких Ему людей, чем Патриция и Сесилия. Уж перед кем-кем, а перед ними не надо было изображать из себя неуязвимого героя. Заботливые, любящие Его люди, любимые Им. И все-таки Он продолжал упорствовать в этом абсурде, потому что ведь падение со скутера — это только один эпизод из многих, чтобы только, не дай бог, не показывать своей слабости и беспомощности. Даже своим самым близким. Это бессмысленно, идиотично, неразумно. Вот как сегодня, когда Лоренция втаскивала Его на постель, а Он притворялся, что это Он так, из любопытства, упал на пол и лежал там в свое удовольствие.
На этот раз из задумчивости Его вывел звук шагов в коридоре. Он торопливо сунул бутылку с водой под одеяло. На пороге палаты появился силуэт невысокой женщины. В правой руке она держала большую бумажную сумку, из которой торчала плоская коробка. Она поставила сумку около стойки с компьютером и на цыпочках подошла к Его постели. Проверила капельницу и, поглядывая на экран электрокардиографа, стала записывать что-то на листочке бумаги, прикрепленном широкой скрепкой к тонкой деревянной дощечке. Затем она обошла Его постель, вынула из кармана фартука какой-то сверток и положила на нижнюю полку ночного столика.
— А вы не будете так добры дать мне что-нибудь попить? — спросил Он тихо.
Женщина вздрогнула и испуганным, писклявым голоском ответила по-польски, дрожащими руками потянувшись к бутылке с водой:
— О господи мой всемогущий! Ну вы меня напугали! Хоть я уже и знаю, что вы вернулись в этот мир, но все ж таки за полгода привыкла к тому, что рядом с вами тишина. Как будто вас тут и не было.
— Вы меня простите, — проговорила она, наливая воду в стакан. — Я вас не хотела разбудить. Конечно, могу. Конечно, дам. Я сестра Джоана. Вы обо мне наверняка слышали от нашей Лоренции. У меня сегодня дополнительное дежурство в этом отделении. Я думала, что вы…
Заметив, что Он пытается подняться, она Его с силой потянула за обе руки, помогая сесть. Поправила подушку и, сложив ее пополам, придвинула к изголовью. Потом подала Ему стакан с водой, подошла к подоконнику и включила стоящую там лампу, отвернув металлический абажур в сторону окна. В отблесках отражающегося от жалюзи света Он смог разглядеть ее лицо.
— Я тут подумала, что вы можете скучать по новостям из Польши. Поэтому после обеда поехала на велосипеде на рынок в Де Пейп
[31]. Там, на улице Ван Ваустрат, есть польский магазин. Мой любимый. Я там покупаю кислую капусту, творог, свинину и облатки на Рождество. Заметила, что они недавно стали продавать там наши книги и газеты. — Она говорила шепотом, робко глядя на Него и улыбаясь. — Я знаю, что вы ужасно много читаете, то есть читали, поэтому подумала, что вас это порадует, — добавила она, показывая на стопку разноцветных журналов, лежащих на полке ночного столика, и со смущением отворачиваясь, чтобы избежать Его взгляда.
Она сидела перед ним, сложив руки на коленях, прикрытых ослепительно белым, накрахмаленным халатом. Прямая, с высоко поднятой головой, задумчивая, на лице написано уважительное внимание. Она напомнила Ему амбициозную, сосредоточенную студентку на экзамене. Гладко зачесанные темные, почти черные волосы убраны в конский хвост, открывая высокий, гладкий лоб. Скулы резко очерчены. Лицо больше девичье, чем женское. Он бы не смог определить ее возраст. Когда она улыбалась — она казалась Ему двадцатилетней, а когда становилась серьезной и сжимала губы — Он бы дал все сорок. Он заметил синяки под ее огромными глубокими глазами. Кроме нежного розового блеска на ее полных губах и чуть туши на ресницах, косметики на ее лице Он не видел.
— Это необычайно мило с вашей стороны. Я вам очень благодарен, — ответил Он, выгибаясь, чтобы дотронуться до ее руки.
Она быстро вскочила со стула и подала Ему руку. Он осторожно поднес ее к губам и поцеловал. Не отпуская ее ладонь, Он откинулся на подушку и сказал:
— Я бы еще хотел вас от всей души поблагодарить за очки. Это была очень хорошая мысль! Лоренция рассказала мне о вашем визите к окулисту. Вам ведь пришлось потратиться, да? Как только я доберусь до своих вещей — сразу компенсирую вам все расходы.
— Пока-то я беден как мышь… больничная, — добавил Он с улыбкой.
Она стояла перед ним, оробевшая. Не пытаясь высвободить свою руку из Его захвата, разрумянившись, она смотрела на Него широко открытыми, изумленными глазами. Затем Он почувствовал, как она сжимает Ему руку, и увидел слезы у нее на щеках. Ее лицо, скривившееся от волнения и слез, вдруг показалось Ему очень знакомым. Он не мог припомнить точно, но у Него было стойкое ощущение, что Он уже видел когда-то эту женщину или по крайней мере — похожую на нее. А может быть, просто Он видел женщину, которая вот так же плакала и слезы катились по круглым щекам. Она была похожа на какую-то Его знакомую. Сев на край Его постели, она не выпустила Его руки.
— У вас такие теплые ладони. Я так давно не касалась мужских ладоней, — прошептала она и замолчала.
— Я сюда часто заходила, пока вы спали. Я ко всем захожу, кто к нам на вертолете прилетает, — заговорила она после паузы. — Это же необычные случаи. За некоторыми ухаживала, вот как за вами Лоренция ухаживает. У нас так в клинике устроено. Чтобы у каждого был только один, все знающий ангел-хранитель и несколько помощников. Так наш главврач установил — и он совершенно правильно сделал. Со многими я была до самой их смерти. Потому что, когда кого-то к нам доставляют на вертолете, смерть к нему может прийти уже через час, завтра или через неделю. Но часто они от нее убегают. Вот как вы. Когда через какое-то время выяснилось, что вы Полонез — у нас тут вас никто иначе не называет, Лоренция уж позаботилась, — я стала приходить к вам чаще. В общем-то без особого смысла, потому что поляк вы или итальянец — спали-то вы как все, обыкновенно. Но я все равно почувствовала какую-то с вами связь. Потому что я же полька, а вы поляк. Может быть, это сегодня старомодно и наивно, но в начале именно так и было.
— В начале, потому что позже стало по-другому… — добавила она.
— Как-то раз наша Лоренция меня попросила, у нее бывают такие чудны́е идеи, чтобы я пришла к вам ночью и пела около вашей постели. Спросила меня, какие песни поляков больше всего волнуют и трогают и какие я вообще знаю. Сказала, что если я тут, у вашей постели, начну какую-нибудь такую песню трогательную петь, то вы поймете, что пришло время просыпаться. Так она считала. Что звуковые волны через ваше ухо дойдут до мозга и разбудят волны мозговые и у вас там в мозгу все встанет на свои места. А волны любимых песен, по ее мнению, имеют самую большую силу. Вот так наша Лоренция обосновывала свой план. Утверждала, что если бы Сезушка, эта их знаменитая певица, у нее на похоронах запела — так она бы из гроба встала. Лоренция за все хваталась, чтобы вас из комы вытащить. Абсолютно за все. Это больше для практики какой-нибудь знахарки подошло бы, чем для клиники, но я не смогла Лоренции отказать. Подумала, что поляки во время гимна сильно волнуются и еще — когда поют рождественские песни. И вот мы, как идиотки, однажды летней ночью запустили на компьютере у вас в палате музыку — и я начала петь. Сначала «Мазурку Домбровского»
[32]. Причем мне пришлось ее выучить сначала целиком, а то я помнила только первые два куплета. Я целый «Марш» вам спела. Первый раз в жизни пела целый и по памяти. С самого начала и до конца, включая текст о заплаканном отце и барабанах. Можете мне поверить. И даже немножко похрипела. Сначала от непонятного волнения, а потом от смеха. Вы только представьте себе весь этот сюрреализм. Вы, значит, подключенный ко всем этим приборам, лежите в пижаме на постели, в глубокой коме. Я взволнованно вою, фальшивя: «Еще Польша…», Лоренция, которая понятия не имеет, о чем я пою, стоит, однако, вытянувшись в струнку, рядом со мной, потому что она же знает, что это гимн и нужно проявить уважение, электрокардиограф пищит, помпа, соединенная с вашим катетером, работает, как будто вздыхает, отправляя ваши пописы в пластиковый мешок, свисающий с постели. А я при всем этом вывожу: «Мы еще живы». Сцена просто для какого-нибудь авангардного театра! А потом я перехожу на «Баю-бай, Иисусик», тоже все куплеты, а заканчиваю «В яслях лежит» — до последней строчки! А Лоренция при этом напевает что-то совсем другое. И все это — посреди ночи, жаркой июльской ночи. Не хватало только запаха елки, борща с ушками и облатки, чтобы мы с вами могли ее преломить после вашего пробуждения. Но не помогло — ни гимн не помог, ни колядки… Так вы и спали дальше. Но зато я теперь польский гимн знаю весь!
