— И снова я разболталась, вот же. У меня так часто бывает. Не могу сразу перейти к сути дела, столько всего надо сначала объяснить. У вас так бывает? — спросила она.
— Но если все-таки по сути. Я сказала Наталье, сидящей около вашей постели, что маловероятно, но все-таки возможно, что вы слышите то, что вам говорят, только не в состоянии на это реагировать. В вашем случае — даже морганием, потому что вы с самого начала спали с крепко закрытыми глазами. И после этого ее вопроса поняла, что мне нужно уйти и оставить вас наедине. И вышла…
Когда я вернулась, примерно через час, Наталья сидела на подоконнике и что-то писала в своем блокноте. В глазах у нее не было уже ни страха, ни смущения. Скорее, печаль и эта ее типичная задумчивость. Такую я ее и знала. Я ее спросила, как надолго она в Амстердаме. И где. Вздохнула с облегчением, когда она ответила, что сняла номер в гостинице недалеко от клиники на две ночи. Она же не знала, на мое счастье, что у нее тут кузина из Польши живет. Иначе я чувствовала бы себя очень неловко. Поляки по какой-то непонятной причине считают, что снимать номер в гостинице ни в коем случае нельзя и во что бы то ни стало надо поселиться на матрасе в кухне в однокомнатной квартирке у родственника, который живет в этом городе. У меня вот как раз такая квартиренка. Хоть я и много лет уже в эмиграции. Вы ведь тоже эмигрировали в то время — так что вы меня понимаете. Правда? Конечно, мне хотелось, чтобы мы с Натальей сели за столом у меня дома и проболтали всю ночь. Очень хотела. Но, к сожалению, это была пятница, а вечером в пятницу ко мне лучше было не приходить — из-за мужчины, с которым я тогда жила. Я иногда сама снимала номер в гостинице, чтобы не ходить домой.
— Но это совсем другая история. И только моя вина… — добавила она, взглянув на часы.
— Наталья оставалась в Амстердаме до воскресенья. В субботу утром я позвонила Лоренции и предупредила, что во время ее дежурства придет моя кузина. И что она вам близкий человек. Маккорник встретил ее во время обхода. Но ничего ей о вас не рассказал. Несмотря на ее вопросы. Единственные, с кем Маккорник говорил о вас, была ваша дочь, какой-то врач из Берлина и еще его жена, что в его случае довольно удивительно. А всех остальных избегал.
В воскресенье дневным самолетом Наталья вернулась к себе. Мы с ней встретились буквально на несколько минут в саду перед клиникой. Она пришла слишком рано и ждала меня, сидя на той самой нашей скамеечке. Когда вы уже будете ходить — мы там с вами посидим. Если хотите…
Прощаясь, она дала мне большую плоскую коробку. Перевязанную крест-накрест бело-оранжевой широкой ленточкой. Она попросила меня, чтобы я сохранила эту коробку до вашего пробуждения и ее вам показала. Это от нее подарок. А в самом конце попросила меня, чтобы я ей позвонила, когда вы очнетесь. Или когда… уйдете. Так она выразилась.
…Она замолчала и снова села, выпрямившись, сложив руки на коленях. Снова с официальным видом, с высоко поднятой головой. Он смотрел на нее. Потом взял ее за руку.
— У вас ее глаза, — сказал Он. — Или у нее — ваши.
— Наталья знает, что?.. — спросил Он.
Она прервала Его на полуслове:
— И вот как раз к сути вопроса. Знает. Я ей позвонила вчера утром. Хотя не должна была. Это нарушение правил и законов нашей клиники.
— Вы меня простите? — спросила она тихонько после паузы.
Он только покивал головой, не в силах понять, о чем она говорит. За что Он должен ее прощать? Почему информация о Его пробуждении — это такая тайна?
— Вы мне рассказали нечто необыкновенное. Очередной раз за время моего здесь пребывания, вернее, с момента моего пробуждения, потому что те шесть месяцев спячки — это просто провал без следа воспоминаний, в очередной раз я сталкиваюсь с невероятной человеческой добротой. Да не только потому, что Наталья вас тут встретила. А вообще — с добротой вообще.
— Что я должен вам прощать? — спросил Он, глядя ей в глаза. — Я могу вас только благодарить. Еще и еще раз. Слышите? И я благодарю вас! Я чувствую очень большую благодарность.
Они посидели в молчании некоторое время. Он опустил голову на подушку и, глубоко вздохнув, посмотрел на зеленые линии на экране монитора.
— Наталья здорова? Она счастлива? Рисует ли еще? Вы мне напишите ее номер телефона? — спросил Он.
Она не отвечала. Он услышал громкий писк, исходящий из лежащей на постели рации. Увидел, как она вскочила встревоженно со стула и схватила рацию. Выбегая из палаты, она вдруг остановилась, вернулась, подняла с пола бумажную сумку, прислоненнную к стене, и всунула Ему в руки, с улыбкой воскликнув:
— Совсем забыла, зачем, собственно, мучила вас своей этой ночной исповедью!
Он положил неожиданно тяжелую сумку перед собой на одеяло и вытащил из нее светло-коричневую плоскую коробку. Он иногда забирал с почты подобные коробки, когда их нестандартные размеры не позволяли положить их в почтовый ящик в подъезде. Чаще всего в них были настольные рекламные календари от фирмы и института, с которыми Он сотрудничал. Эта коробка была таких же примерно размеров, только немного потолще. Перевязанная цветным, сплетенным из ленточек шнурком с брошкой в середине. На боку коробки прочитал написанные фиолетовым маркером свою фамилию и инициалы. Он сразу узнал характерный почерк Натальи — только она умела так красиво писать. Каждая буковка, каждый крючочек, точка, запятая, даже хвостики у букв были скорее нарисованы, чем написаны. У Него в ящике письменного стола в институте до сих пор хранилось несколько писем от нее. Написанных так, как будто она не просто старательно выписывала каждое слово, но с пиететом выводила каждую буковку.
Иногда, но только по Его просьбе, она, обнаженная, садилась верхом на Его бедра и пальцами писала на коже Его спины и ягодиц, а Он должен был отгадывать, какие слова она написала. Когда Ему удавалось отгадать больше восьми слов из двадцати, Он получал долгожданную награду. Но чаще получалось так, что Наталья меняла условия и хватало одного-единственного отгаданного слова…
Наталья…
С самого первого дня знакомства у Него было ощущение, что в этой женщине живут две совершенно разные Натальи.
Это было, когда Он еще жил с Юстиной. И еще ездил с лекциями в Познань. Однажды Его пригласили выступить с лекцией в так называемое «научное кафе». Хозяева кофейни, пожилая супружеская пара: она — архитектор, а он — профессор нейробиологии, вернулись в Польшу после тридцати лет эмиграции в Канаде и решили, что будут вот так, весьма своеобразно, популяризировать науку. Свободная атмосфера кофейни, экран, компьютер — и вот в таком антураже наука подавалась как вкусный десерт. Доступно, без давления, без устрашающей научной терминологии, весело, увлекательно — и при этом со всем уважением к науке. Они относились к своему делу страстно, профессионально, вкладывая свои деньги, и организовали у себя в кофейне что-то вроде популярного в Америке, Австралии и Западной Европе и совершенно неизвестного в Польше Science Slam
[33]. Ему очень понравился этот формат. Когда хозяин кофейни лично обратился к Нему с просьбой принять участие со своей лекцией в этом научном турнире, Он ни секунды не колебался. Кроме того, конкуренция с другими добавляла элемент своего рода вызова, что Ему очень всегда было свойственно. Люди пьют кофе или вино, едят чизкейк или теплую шарлотку с мороженым — и слушают тем временем интересные рассказы о космологических границах Вселенной, о непослушных бозонах Хиггса, опасных ловушках Литернета
[34] или совершенно неожиданных применениях гармонического анализа, например в предсказаниях морских приливов или оценке чувственности женского голоса.
