Эти изображения — они действительно волшебные, но это не та математика, которую я любила. Это не был проект твоей фирмы, поэтому у тебя на это — назовем его так — хобби оставалось не так много времени. А если точнее — у тебя совсем не было времени. Но ты же уперся. Это же ты. Я помню, как ты тихо и осторожно, чтобы меня случайно не разбудить, выбирался ночами из постели, брал свой «Макинтош» в ванную, садился на унитаз и часами программировал эти свои фракталы. А потом, выбившись из сил, возвращался в постель, думая, что я ничего не заметила.
— Ты занимался какими-то фракталами вместо того, чтобы трахать меня или хотя бы просто обнять, — добавила она, улыбаясь.
— Эту программу ты не закончил, — тихо продолжила она. — Ну, то есть не закончил в моей ванной. Может быть, тебе это удалось сделать в чьей-то еще…
У меня, на моем компьютере, ты оставил очередную тысячу восемнадцатую или тысяча девятнадцатую версию. И я до сих пор пользуюсь ею, когда придумываю свои узоры для фарфора. И всегда, когда открываю эту программу, думаю о тебе…
…Она наклонилась над столиком и внимательно стала разглядывать края половинки разбитой тарелки, пробегаясь по ним кончиками пальцев.
— Осколков нет. Значит, ее недостаточно обожгли. Я ее склею и оставлю себе, а для Сесилии нарисую новую этим же самым фракталом и в тех же цветах. Я тебе обещаю…
Она вернулась к прилавку, подняла трубку черного телефона, стоящего на полке длинной деревянной стойки, набрала номер на круглом диске. Он давно не видел таких телефонов! То, что показалось Ему элементом интерьера, оказалось вполне себе работающим телефоном — Он такие помнил со времен своего детства. Она стояла, повернувшись к Нему спиной, и, активно жестикулируя, разговаривала с кем-то по-итальянски, временами разражаясь громким, радостным смехом.
Он разглядывал ее выпуклые ягодицы, обтянутые узкими джинсами. В Познани она очень редко ходила в брюках и никогда не заплетала волосы в косу. Он вспомнил эти фракталы. Он действительно тогда проходил период восхищения математикой, стоящей за явлением фракталов. Он видел в них какое-то закодированное кем-то послание. В каждой частичке можно увидеть структуру целого. Ему это казалось астральным, от этого веяло черной магией и загадочностью. И к тому же все это надо было рассчитать и предвидеть. Как если бы Бог или Природа хотели дать людям знак, что мир — это математический проект. Снежинки, цветная капуста, облака, фьорды, скалы, галактики — все это тоже фрактальные объекты. И Он хотел эту загадку разгадать. А потом у Него это прошло. И сидя в других ванных, Он писал другие программы. Потому что на тот момент у Него было другое увлечение.
— Эй! Проснись, мыслитель! — услышал Он вдруг. — Я позвонила Марчело, сказала, что на сегодня закрываю магазин. Марчело — это мой типа начальник. Почти как гендир твоей корпорации. А может быть, даже больше — потому что это его магазин. Он его унаследовал от отца, а отец — от деда, а дед — от прадеда. Их всех звали Марчело, и они занимались в Таормине гончарным делом. Я ему сказала, что уже вечер и что у меня болит живот, потому что у меня цикл. Что, к сожалению, правда. Марчело терпеть не может слушать подобные вещи из уст женщины. Он думает, что если женщина что-то в этом роде отваживается мужчине сообщить, то она при смерти. И хорошо. Пусть так дальше думает. По крайней мере сегодня вечером. Я без всяких угрызений совести закрываю магазин.
Она встала перед Ним, потрясая связкой ключей.
— Ты сегодня ел? Насколько я тебя знаю — может быть, завтракал. Тебя кто-нибудь ждет в отеле? Если нет, то я тебя накормлю.
— Может так быть? — спросила она тихо, заглядывая Ему в глаза.
Он помнил это ее «может так быть?». Отлично помнил. Она всегда так спрашивала. Иногда даже в самые интимные моменты, когда они были в постели.
Ему никуда не надо было спешить. Да Он и не хотел. Правда, в одном из нескольких ресторанов отеля проходил какой-то очередной раут конгресса, но это совсем не было поводом туда возвращаться. Иногда у Него складывалось впечатление, что на этих конгрессах как раз эти рауты и есть самое главное. Он бывал только на тех, идти на которые Его обязывали в фирме — в интересах престижа или бизнеса. Здесь, в Таормине, никто Его не обязывал. И кроме того, Он не мог представить себе, что эта встреча с Натальей вот так закончится. Не знал, как она, эта встреча, должна была бы закончиться, но понимал, что точно не так.
— Я не голоден. Я хочу вина, а еще больше хочу курить, — ответил Он.
— И разговаривать с тобой, — добавил Он.
Они вышли в низкие двери через забитый заготовками и коробками склад с задней части магазина. На окруженном обшарпанными стенами соседних домов дворике с трудом теснились две маленькие машинки и небольшой переполненный мусорный контейнер.
Они остановились, и она зажгла висящую на стальной проволоке, натянутой между двумя стенами, лампу. Он услышал, как от мусорного бака, пахнущего рыбой и мусором, прыснули в разные стороны коты, роняя по пути пластиковые бутылки. Романтика улиц Таормины со сказочно чистыми фасадами зданий имела свою темную сторону. Грязную, неухоженную, полную мусора и вони.
— Я тут не живу, — сказала Наталья. — Мне на это денег не хватает. Но я живу недалеко. Не бойся. И сразу прошу прощения за мою машину.
— Прощения?! — воскликнул Он, всматриваясь в маленькую машинку, поблескивающую в свете лампы своим голубовато-серым боком.
— Боже ты мой! Это же «Пятидесятка»! Оригинальная! Культовая. Чудо! — крикнул Он восторженно.
— Думаешь? Ну да. Это мой любимый «Чинквино», — ответила она, любовно поглаживая переднюю фару машины.
— Я его получила даром от Марчело. На нем ездил его отец, ездил он, а потом немножко даже его старший сын. У этой машины своя история, она проехала не только всю Сицилию — всю Италию. Отец Марчело купил ее в Милане, а Марчело разбил ее в Неаполе, а потом починил в Палермо. У этой машины есть душа и чуства. Марчело не хотел отдавать ее за деньги в чужие руки, поэтому и подарил своего «Чинквино» мне.
Хитрый Марчело знал, что делает. За деньги, которые я вложила в ремонт этой машины и в то, как она сегодня выглядит, я могла бы купить себе неплохую машину. Но я хотела только эту. И вот она у меня есть…
…Они выехали из двора через узкие ворота в еще более узкую улочку. Свернув на асфальтовую дорогу, Наталья опустила стекло и закурила.
— Знаешь, иногда я ехала по этой дороге и думала, что я могла бы тебе рассказать, если бы ты сидел рядом со мной. Мне в голову приходили тысячи мыслей. Я любила, когда ты сидел со мной рядом в машине. Очень любила. Знаешь? Я никогда не знала, где мы остановимся и что произойдет, когда мы остановимся. Так же, как не знала, что ты мне скажешь через мгновение. Или о чем спросишь. Потому что твои вопросы — они были как ответы. И знаешь, черт возьми, что? Мне иногда, а вообще-то всегда, было очень грустно. Потому что мне никто тебя в этом смысле не заменил. Никто. Тогда мы вот так же ездили ко мне домой. Как сейчас едем в мой очередной дом.
