Помнит Он очень хорошо и кое-что совершенно другое. Когда наконец эта ужасная турбулентность закончилась, а другая не начиналась, Он отважился открыть глаза. И первое, что Он увидел, — женщину, которая шла по узкому проходу между креслами. Сам факт того, что кто-то через несколько секунд после этого ужаса, который тут только что происходил, имел силы и смелость встать с кресла, показался Ему необыкновенным и поразительным. А то, что это сделала женщина, — тем более. Он смотрел на нее, желая заглянуть ей в глаза. Она шла медленно, с чуть опущенной головой. Не смотрела по сторонам, как не хотела встречаться с направленными на нее случайными взглядами. В этом было больше какой-то робости и смущения, чем высокомерия. Чуть растрепанные, волнистые, темные волосы с золотистыми прядками падали ей на плечи и спину. Она была в сливочно-белой эластичной водолазке, обтягивающей большую высокую грудь, в очень узких, вытертых, серых, дырявых и потертых на бедрах и под коленями джинсах. Через эти дыры в штанах проглядывала покрытая золотистым загаром кожа ее ног. При каждом шаге ее выпуклые ягодицы чуть волновались, изящно и ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Это зрелище у любого нормально гетеросексуального, независимо от возраста, мужчины должно было пробуждать достаточно однозначные фантазии. И в Нем, естественно, пробудило. Особую роль в этих Его фантазиях играла одна маленькая деталь туалета, которую раньше Он не встречал. Узкая линия серебристой молнии поблескивала на ее джинсах сзади, она шла ровно между ее ягодицами, от конца спины и до половины попки. У Него в голове сразу мелькнула картинка, как Он тянет за замочек молнии, быстро расстегивает ее и сует руку внутрь. Он подумал, что если бы Он был женщиной, то никогда не стал бы носить штаны без такого вот блестящего замочка молнии. И не только спереди, но и сзади. Ее узкая талия была подчеркнута широким кожаным ремнем с большой квадратной латунной пряжкой, отчего бедра казались еще более округлыми. «Песочные часики с длинными волосами, идущие на шпильках», — подумал Он.
Его коллега Марцин, с которым они когда-то вместе работали в институте в Гданьске, называл таких женщин «джагами» или «чиками». Джаги — это были «зрелые», то есть максимум до двадцати девяти лет девушки, а чики — «свеженькие», где-то до двадцати одного года. И джаги, и чики, по мнению Марцина, были «единственным подходящим материалом для вечерних дополнительных занятий, а все остальные — это недостойные внимания мамашки». Марцин, гениальный математик, специализирующийся на теории моделей, действительно часто устраивал «дополнительные занятия», подрабатывая к смешной преподавательской зарплате. Частенько — в своем кабинете по вечерам. И приходили на них исключительно либо джаги, либо чики. Что само по себе было удивительно, потому что с точки зрения статистики маловероятно, чтобы только красивые и привлекательные женщины имели проблемы с математикой.
Смелая женщина, шагающая между сиденьями самолета во время рейса в Рейкьявик сразу после самой ужасной в Его жизни турбулентности, была, если пользоваться терминологией Марцина, без сомнения, джагой. Хотя по возрасту она и не вписывалась в установленные моделью Марцина рамки, но все же джага. И не только Он в самолете это заметил. Когда она возвращалась на свое место после того, как ее прогнала скорее испуганная, чем удивленная стюардесса, большинство мужчин в самолете испытывали то же самое, что и Он: напряженное ожидание и любопытство. Множество голов, и не только мужских, которые Он мог видеть, были повернуты направо или налево, в зависимости от того, с какой стороны от прохода сидели ожидающие ее возвращения. Прямо напротив Него, через проход, повернул голову к проходу мужчина примерно Его возраста. Сначала его профиль напомнил Ему лицо героя фильма «Крестный отец» — мужчина выглядел как сицилийский мафиози. Потом Он разглядел неестественные, очень плохо выкрашенные в черный цвет волосы. «Никакой, однако, не мафиози, не то сейчас время, у них были яйца, и старели они достойно», — подумал Он. Сицилиец опустил со лба на глаза очки и с высунутым, как у маленького ребенка, языком уставился на идущую женщину, как на ходячий деликатес. Рядом с сицилийцем сидела скорее всего его жена — пожилая дама с седыми волосами, прикрытыми кружевной черной косынкой, и нервно перебирала пальцами четки. Он подумал тогда, что это тоже очень кинематографичная сцена…
Женщина шла назад так же робко, с так же опущенной головой и так же не глядя по сторонам. Но кое-что было иначе. Сейчас вид ее обтянутой сливочно-белой водолазкой груди отвлекал внимание от ее головы, лица и глаз. Он всегда боролся в себе с этим искушением. И всегда проигрывал. Искушением — потому что Он так действительно считал, считал недостойным и унизительным биологизмом низводить женщину к сиськам, бедрам и ногам, забывая о самом важном — о ее голове. Но с биологией, гормонами и эволюцией спорить трудно. Труднее всего — с эволюцией. Особенно самцам. Это их немного оправдывает.
В тот момент Ему вспомнилась одна статья, которую Он когда-то читал. Очень научная, хотя и совсем не из Его обычной сферы интересов. Социологическая или психологическая, Он уже не помнил. Он вообще никогда не понимал, в каком месте эти науки расходятся и в каком потом опять сходятся. Двое исследователей из Нью-Йорка отправили в Канаду со своей анкетой молодую женщину — доктора наук. При этом — джагу. И к тому же — блондинку. Несмотря на диссертацию. Привлекательная блондинка, доктор наук, останавливала мужчин сразу после того, как они ступали на твердую землю, перейдя по висячему мосту на высоте семидесяти метров — а это больше, чем если два одиннадцатиэтажных дома поставить один на другой, — над бурлящей рекой. Мост был неустойчивый, опасный, переход по нему должен вызывать страх. И вызывает. Он сам в этом убедился, когда однажды был в Ванкувере в Канаде и организаторы конгресса привезли их к известному висячему мосту над рекой Капилано, расположенному в неполных десяти километрах от центра города. При сходе именно с этого моста испуганные мужчины должны были отвечать на вопросы анкеты, совершенно не связанные с собственно переходом через мост. Они отвечали охотно, потому что опрашивала их сексуальная блондинка, а не какой-нибудь потный, лысеющий мужик с брюхом, вылезающим из-под пиджака серого костюма. Каждому из восьмидесяти пяти опрошенных мужчин она оставила свою визитку с просьбой позвонить ей, если они захотят уточнить или дополнить какие-то свои ответы. Точно такой же опрос та же самая симпатичная доктор наук проводила на другом мосту через реку Капилано, только уже стационарном, переход через который не вызывал страха. Количество мужчин с висячего моста, которые позвонили вечером привлекательной ученой, разумеется, в научных целях, было значительно выше, чем в случае с мостом бетонным. Такой же точно эксперимент проводил худой очкарик-мужчина, тоже ученый с докторской степенью, что было указано на визитках, которые он раздавал. Ему позвонили четыре человека, из которых трое были с висячего моста. По мнению авторов
[41] этого эксперимента, результаты которого позже подтвердили неоднократно другие, причина частых звонков испуганных мужчин джаге и отсутствия звонков очкарику очевидна и стара как мир: страх значительно усиливает у мужчин сексуальный интерес к женщинам. У мужчин к мужчинам — тоже, но гомосексуальных мужчин всего около семи процентов среди среднестатистической популяции. А эти восемьдесят пять мужчин на висячем мосту над рекой Капилано вполне можно считать среднестатистической популяцией. Очкарику позвонили трое испуганных мужчин и один — не испуганный. Он легко подсчитал: это вписывалось в границы допустимой погрешности. Трое были с висячего моста, один — с нормального. Хотя семь процентов от восьмидесяти пяти мужчин составляет 5,95 мужчины — именно столько, по идее, должно было позвонить очкарику. Наверно, он был исключительно несимпатичный.
