— Ты бывал во Львове? — спросила она, поднимая голову и глядя Ему в глаза.
Он включил двигатель, потом — обогрев.
— Я не знаю, как по-немецки «пропорол», — ответил Он с улыбкой, — но ради вас узнаю.
— А во Львове я бывал. Несколько раз. После диссертации. Моего куратора Советы выперли из Львова в Гданьск после войны. И к счастью для меня, он попал в мой университет. Ум выдающийся. Если спросить меня — то Польша должна быть благодарна Сталину за утрату Львова. Иначе у нас не было бы такого математика. Говорил он очень по-львовски. Даже по-английски тянул гласные, как житель пограничной области. И по-немецки, впрочем, тоже, — продолжил Он, улыбаясь.
— Я вас согрею. Дадите мне свои ноги? — спросил Он вдруг.
Она взглянула на Него с удивлением. Подняла ноги и положила на Его бедра. У нее были удивительно маленькие для ее роста стопы. Сначала Он погрел в своих ладонях ее пяточки, потом начал легкими движениями массировать ее стопы от кончиков пальцев до пяток. Он нежно пощипывал ее кожу, постукивал по ней кончиками пальцев, медленно поглаживал. Потом стал нажимать точку за точкой на подошве. Вытягивал каждый пальчик по очереди, а потом снова нажимал на точки. Сначала Он чувствовал, как напряжены у нее мышцы, потом она расслабилась. Он склонился над ее стопами и не смотрел на нее. Иногда слышался ее легкий стон и все более частое, все более громкое дыхание. В какой-то момент Он почувствовал сильную дрожь ее ног и сразу после этого услышал тихий вскрик.
— Поезжай же! — приказала она и резким движением вырвала ноги из Его рук.
— И перестань наконец мне «выкать», о’кей? — добавила она раздраженно.
Она опустила оконное стекло и высунула голову наружу, глубоко вдыхая воздух в легкие и громко выдыхая. Как будто ей было тяжело дышать или ее только что душили. В тот момент Он не мог понять ее поведения, однако оно не казалось Ему невежливым. Странным и непредсказуемым — да, но эта женщина такой была с самого начала. Он тронулся, как только она закрыла окно и положила голову на поджатые колени.
Он задумался. Вообще-то Он в принципе не выносил приказной тон. Сколько себя помнит — всегда воспринимал приказания себе или кому-то еще, кто имел для Него значение, проявлением насилия. И по этой причине с самых младых ногтей имел множество проблем. Особенно в школах. В то время это насилие никого не настораживало. Не только в одной какой-то, отдельно взятой школе — в большинстве. Во всех, которые Он тем не менее окончил, и в той одной, из которой Его выгнали. Так Его воспитали. Особенно отец внушил Ему, что приказ означает недостаток уважения, агрессию и обычно злоупотребление своим положением или силой. То есть, по сути, по мнению отца, является насилием. Это немножко странный и весьма извилистый ход мыслей, но Его отцу вполне присущий. Он не помнил, чтобы отец когда-нибудь Ему приказывал. Всегда только просил. Это очень контрастировало с поведением дедушки Бруно, который просить вообще не умел. Вот такие два диаметрально противоположных человека жили под одной крышей в Его детстве. И оба Его воспитывали. Только совсем разными способами. Просьбы отца Он выполнял. Не всегда охотно, Он же был ребенком. А вот приказов деда старался при любой возможности не выполнять, за что Его часто чувствительно наказывали. Философию отца Он вынес и за пределы дома. Например, в школе Он ожидал, что все указания от учителей тоже должны быть более-менее в форме просьбы. Понятно, что это было неосуществимой мечтой и поэтому Он не раз попадал в серьезные неприятности, когда пытался обратить на это их внимание. Он в школе из-за этого считался дерзким, «языкастым клоуном, который уже всем плешь проел». Что интересно — к приказывающим женщинам, включая учительниц, Он относился иначе, несмотря на то что мать Его дома никогда не наказывала и так же, как и отец, всегда просила, а не приказывала. Поначалу по непонятной для самого себя причине Он считал, что даже если женщина приказывает — это, несмотря ни на что, все-таки просьба. Сегодня Он уже понимает, что это отголосок отцовских слов, а еще в большей степени — его поведения и той позиции, которую Он наблюдал с младых ногтей: девочки, девушки и «женщины» — отец женщин любого возраста до конца их жизни продолжал называть женщинами — слабее, нежнее, более беззащитные, более чувствительные, а потому — они все время немного нервные, и эти их приказы очень часто на самом деле просто просьбы, только, как отец выражался, «высказанные таким вот женским, замаскированным образом». Так Ему в детстве внушил отец — и так Он относился к этому и сегодня. Приказной тон в голосе у женщины Он воспринимал спокойно, а иногда даже просто не замечал. У всех женщин, которые имели для него значение. Во многом благодаря этому Он имел репутацию спокойного, «прекрасного и очень разумного партнера». Он очень быстро заметил, что женщины, особенно умные, отличаются не только уверенностью в себе — у них, когда заканчивается фаза романтического безумия и вместо цветов мужчина приносит им домой сумки с продуктами, появляется выраженная тенденция верховодить в отношениях. Это дает им ощущение не только власти, но и уверенности: «Если мой мужчина слушает и выполняет мои указания, сам ничего не решая, значит, он сильно во мне нуждается и от меня зависит. То есть в отношениях с ним я нахожусь в безопасности». А женщинам ощущение безопасности в отношениях важнее всего. Его, занятого постоянно своими проектами, если говорить честно, это очень устраивало. Гораздо труднее принимать какие-то решения, организовывать совместную жизнь, планировать, координировать, рассчитывать и принимать на себя за это все ответственность, чем просто выполнять поручения, пусть даже в форме приказов. Именно поэтому, главным образом — из чистого эгоизма и соображений собственного удобства, Он воспринимал «замаскированные просьбы» и без всяких протестов, в принципе даже охотно, их выполнял. Его жена Патриция очень долго верила в этот фокус «разумного партнера», который делает все, что она говорит. Какое-то время это ей даже нравилось. У жен эмигрантов — в то время, потому что сейчас все изменилось, — это, видимо, было на уровне подсознания, всосано с молоком матери. В согласии с обязательной на тот момент схемой: он такой ловкий, он меня или нас из отсталой Польши вызволил и сюда, в этот достаток, привез, он тяжело работает, он обеспечивает нам достойное существование, я работать не могу, потому что не имею на это права, у него нет времени, его не хватает ни на что, кроме его работы, у меня много времени — я должна обо всем заботиться, потом все изменится, он будет заботиться, нужно только набраться терпения, потому что это же очень скоро изменится, оно же должно измениться, так что изменится. В его супружестве с Пати эта ее мантра «все изменится», к сожалению, не сработала. Если не считать кратковременные реакции на ее с каждым разом все более серьезные претензии, не идущие в сравнение с изначальными просьбами. Обычно все менялось на несколько дней, а потом возвращалось на круги своя. К норме. К Его норме. Это тоже была одна из серьезных — если не самая серьезная — причин их разрыва. В какой-то момент, после очередного возвращения к Его норме, решила, что больше не хочет отношений с мужчиной, который хоть и послушен, и приносит деньги в дом, в то же время не является для нее партнером. Она была сыта по горло эгоистом, который под предлогом важной работы и проектов убегал от нее в свой собственный мир, где не было для нее места. Она больше не хотела дарить Ему свое время и свою молодость, не получая взамен того, что ей было нужно: Его время.
