Кроме того, ей надоело, что Он по жизни был беглецом. Потому что это, если не побег от любой ответственности — это была неправда, она Его в ссорах этим доводила Его до бешенства! — за нее, за Сесильку, за их семью и будущее! Вычеркнул их из сценария своей жизни! Живет исключительно для себя и собой, оставив в своей жизни только одно: свою карьеру и своих пассий. И одну только страсть в жизни имеет: себя самого. Причем с каждым днем все более сильную. Он помнит, как она говорила, что устала быть в этом супружестве вечным капралом, помнит и острую боль, которую почувствовал, когда она в конце всей этой тирады с отвращением в голосе процедила: «И еще одно. Даже в постели я должна постоянно давать тебе указания, потому что иначе ничего бы не получала, если бы не напоминала время от времени тебе, что меня надо приласкать!»
Он почувствовал прикосновение к своей шее. Вырванный из задумчивости, Он не сразу понял, где находится. Покрутил головой. За окнами машины было темно. Они все еще ехали между стволами деревьев.
— Полячок, я же с тобой разговариваю! Что такое? Ты обиделся на меня? — услышал Он ее тихий голос.
— Я закурила. Тебе неприятно? Мне захотелось покурить. Мне всегда хочется курить сразу после. А так-то я, в общем, совсем не курю. Только тогда. Последний раз мне так хотелось курить, наверно, год назад.
— Твои руки совершили чудо. А ведь это были только стопы… — вздохнула она.
Он сделал вид, что не понял этого ее «сразу после». Ему не хотелось выяснять, о чем она говорит, Он боялся нарваться на насмешку, если бы вдруг оказалось, что это не то, о чем Он думал. Он попросил у нее сигарету. Она наклонилась к Нему и сунула Ему в рот уже прикуренную сигарету. Потом прижалась к Нему и положила голову на плечо. И так, привалившись к Нему и не произнося ни слова, ехала до самого города. Когда появились первые здания, она взяла карту, которую им дал представитель прокатной фирмы, и направляла Его по узким улочкам пустого города. Они подъехали к серой громаде здания отеля уже ближе к полуночи. Отель, скорей всего, принадлежал авиакомпании — по крайней мере на это указывала подсвеченная прожекторами черная надпись над входом: «Icelandair Hotel Reykjavik Marina. У других есть звезды, а у нас — жемчужины. Четыре!» Находился отель практически в порту, хотя слово «Марина» у Него ассоциировалось больше с роскошными яхтами, чем с запахом разлагающейся рыбы, подозрительными ржавыми лодчонками и такими же подозрительными грязными канатами, которыми эти лодчонки были привязаны к зеленому причалу. Жемчужины в таком месте представить Ему тоже было сложновато.
Стойка ресепшен находилась в просторном лобби, стены которого были обиты во многих местах флисом, на них в изобилии висели картины без рам и деревянные барельефы. Около невысоких столиков стояли деревянные стулья с наброшенными на них медвежьими шкурами. У горящего камина на полу, застеленном такими же шкурами, сидели, обнявшись, две молодые женщины и что-то шептали друг другу на ухо. Издалека доносились звуки фортепианной музыки. Портье внимательно посмотрел на Милену, потом бросил подозрительный взгляд на Него и спросил по-английски, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более официально:
— Вы подверглись насилию и нуждаетесь в помощи?
Милена окинула его серьезным взглядом и спокойно ответила:
— Подверглась насилию? Вы что пили, милейший? Впрочем, да. Я нуждаюсь в помощи. Я хочу как можно быстрее — с вашей помощью — оказаться в постели.
Она положила на стойку свой ваучер из аэропорта и добавила:
— Этот господин не проявлял в отношении меня насилия. Скорее, наоборот. Он окружил меня заботой, и он мне очень близок.
Смущенный портье спросил:
— Вы хотите комнату с одной большой постелью или лучше с двумя отдельными?
— Две отдельных, — отрезала она. — В двух разных номерах, — добавила она твердо.
Она взяла ключи и спросила, где лифт.
— Мне очень жаль, но у нас, в нашем всего-навсего трехэтажном отеле, нет лифта. — В голосе портье звучали саркастические нотки.
— Но зато у вас номер на первом этаже, — добавил он быстро, подзывая жестом носильщика. — И мы доставим ваш багаж прямо вам в номер.
Она пошла, не попрощавшись. Портье посмотрел ей вслед, потом, ничего не понимая, взглянул с удивлением на Него.
Он уже засыпал, когда услышал стук в дверь. Он вскочил и в темноте споткнулся о чемодан, который поставил около кровати. Упал. Стук не прекращался. Он поднялся и, проклиная всю эту Исландию, открыл дверь.
— Я не могу расстегнуть лифчик. У меня что-то случилось с левой ркуой. Она какая-то слишком короткая. И я не могу дотянуться до крючков. А правая у меня занята. Сиськи у меня сегодня слишком большие. Это из-за тебя, Поляк! Поможешь мне его расстегнуть?
Она стояла на пороге, завернутая в простыню. Курила сигарету, а в свисающей правой руке держала открытую бутылку вина. Какую-то долю секунды Он пытался припомнить название фильма, в котором Он уже видел подобную сцену. Она сбросила простыню и повернулась к Нему спиной. Свет в коридоре внезапно погас, потом снова загорелся. Он услышал чьи-то голоса и шаги вдалеке, схватил ее за талию и втащил в номер. Дверь за Ним с шумом захлопнулась, а Он торопливо поднял с полу лежащую там простынь. Она стояла голая, отражаясь в висящем около входной двери зеркале. Потом прошла в комнату, села на край стола и поднесла к губам бутылку с вином. Он смотрел на нее, сидя на краю постели, стыдливо прикрывая нижнюю часть туловища одеялом. Он старался изо всех сил смотреть ей в глаза и не опускать взгляда на ее загорелый, плоский, почти впалый живот, переходящий в светлый, хотя и не совсем белый, абсолютно безволосый лобок и на розовые, чуть припухшие малые губы ее вагины. У Дарьи были похожие, только еще более розовые, менее развернутые и более выпуклые. У Него мелькнула мысль, что человеческая память бывает очень удивительно странной. Он не помнил точно, какого цвета у Дарьи были глаза — серые, серо-голубые или серо-зеленые, но зато помнил, как выглядели ее большие половые губы. И малые тоже помнил. Может быть, это только у мужчин так устроена память. А может, нет? Может быть, женщины тоже помнят размеры и каждую жилочку на пенисах своих бывших мужчин? Если да, это на самом деле ужасно.
— Я легла в постель, но думала о тебе. Выпив полбутылки этого омерзительного вина, я вдруг почувствовала, что должна тебя еще раз поблагодарить за то, что ты меня забрал из аэропорта. Ты ведь даже не знаешь, Поляк, как сильно сегодня вечером изменил мою жизнь. Я тебе, может быть, когда-нибудь расскажу об этом. Или лучше напишу, потому что я иногда болтаю глупости, которые потом уже некуда девать. А с бумаги или из компьютера всегда можно выцарапать и выкинуть в мусор.
— Я тебя буду называть Поляком, о’кей? — крикнула она. — Ты выдержишь это, Поляк? Мне не нравится твое имя. Понимаешь? С детства его не люблю. Об этом я тебе тоже когда-нибудь напишу, о’кей?
Но мне очень нравится, что ты такой спокойный, терпеливый и что ты так прекрасно делаешь массаж стоп. Так, что я даже потекла.
