— Ну, вот тут, — сказала она, дотрагиваясь пальцем лобка и ставя бутылку на стол. — Это было так странно, потому что я в последнее время так текла, только когда слушала оперы.
— Кто-то не дождался тебя вечером в Нью-Йорке? — спросила она вдруг, отбрасывая ладонью назад распущенные волосы.
— В Нью-Йорке? — переспросил Он, не сразу поняв, о чем она говорит.
— Ах да. То есть нет, — ответил Он, смутившись. — У меня там пересадка. Я завтра не полечу через Нью-Йорк. Мне нужно попасть в Сан-Диего, и меня отправляют через Даллас. У них получается, что через Даллас я туда быстрее прилечу. Я возвращаюсь в Берлин через три дня. Тогда уже через Нью-Йорк и опять Рейкьявик. Я раньше никогда не бывал в Исландии, поэтому когда выяснилось про это перебронирование, я подумал, что мои дела в Сан-Диего могут немножечко подождать, и поэтому…
Она не дала Ему закончить. Протянула руку с бутылкой в Его сторону и спросила:
— Это вино плохое — но, может быть, ты захочешь выпить со мной?
Он очень хотел выпить. Любого вина. Даже той омерзительной, разбавленной яблочным уксусом «бормотухи», которую помнил со времен студенческих гулянок в общежитии. Ему нужно было что-то, что содержало этанол. А еще Ему ужасно хотелось курить, а сигареты лежали в кармане штанов, валяющихся на чемодане. Это уже не говоря о том, что весь отель был оклеен объявлениями о полном и безоговорочном запрете курения сигарет, сигар и наркотиков — что было самым неожиданным, в том числе в номерах.
Сам не понимая причины, Он почему-то испытывал робость и стыд. Совсем не из-за своей наготы, которую Ему пришлось бы продемонстрировать. Со своей наготой Он никогда не имел проблем ни с одной из женщин, с которыми знакомился и приглашал к себе домой или которые приходили к Нему в гостиничный номер. Иногда Его нагота даже помогала. Когда по разговорам, жестам, флирту, взглядам, улыбкам или намекам становилось понятно, что она хочет и готова лечь с ним в постель, только не может сама проявить инициативу, Он шел в ванную якобы освежиться под душем. Дверь в ванную оставлял приоткрытой или совсем открытой. И очень часто этот сигнал срабатывал. Она внезапно появлялась в ванной, раздевалась или ждала, пока Он ее разденет, и они принимали душ вместе или вместе садились в ванну.
Помимо того, что совместная ванна — это вообще приятно, это еще создавало между ними необыкновенную интимность, когда Он мыл ее волосы, намыливал и поливал из душа спину, ягодицы, грудь или промежность. Но вообще дело было не в ягодицах, груди и промежности. Это тоже — но все-таки была в такие моменты и другая интимность. Женщина переходит очень важную для себя границу, когда набирается смелости раздеться при свете, позволяет струям воды уничтожить свою прическу и предстает перед мужчиной без следа макияжа в залитой светом ванной. Именно эту границу женщине невозможно или очень трудно перейти. В первую ночь женщина может широко раздвинуть ноги, она позволит тебе трогать, сжимать, кусать или лизать свою вагину, она разрешит тебе всунуть палец в свой анус, она проглотит твою сперму, но все это с безупречной прической и совершенным макияжем, с которым появилась.
Когда открытая или приоткрытая дверь в ванную оказывалась недостаточно сильной провокацией — Он выходил оттуда совершенно голый: у Него не было под рукой полотенца, либо Ему нужно было залезть в шкаф или чемодан в поисках свежего белья. Ни разу Ему в такой ситуации не удалось это белье надеть.
Иногда Он закрывался в ванной изнутри. Флирт, взгляды, жесты, улыбки были однозначными, женщина была привлекательна и готова, но вот Он свою готовность совершенно терял. Из-за ее глупости, которая вдруг открывалась Ему перед походом в душ. Аллюзии в расчет не брались — потому что для нее это было слово чужое и непонятное, а выученные наизусть тексты из предыдущих разговоров, на которые Он давал себя поймать, как рыба на приманку, заканчивались через пятнадцать минут. И ни один миллилитр крови не отливал от Его мозга в пах. Ни одной молекулы оксида азота — тоже вырабатываемой мозгом и необходимой для напряжения стенок кровеносных сосудов пещеристого тела Его пениса и возникновения эрекции, не попадало Ему в кровь. Никогда! Неумные женщины Его пугали, как ледяная вода Балтики в июне. Он не знал, как у других мужчин, но в Его случае сладенькие идиотки, независимо от своей внешней привлекательности, воздействовали на Его член и заставляли его сморщиваться даже сильнее, чем та самая ледяная вода Балтики. Поэтому Он и закрывался в ванной, принимал холодный душ и выходил оттуда совершенно одетым, с извинениями, что Ему немедленно нужно бежать по какой-то срочной служебной надобности, на какую-нибудь срочную рабочую встречу. Даже если было уже хорошо за полночь. И эти идиотки в это преспокойно верили! Он хотел проснуться в своей постели утром один — чтобы только не надо было с ними утром разговаривать и врать, что позвонит.
Он хотел вина, Он хотел курить, Он не стыдился своей наготы — и все-таки не двигался с места. Ему почему-то казалось крайне неуместным сейчас встать и, прикрываясь одеялом, подойти к ней, хотя сама она стояла абсолютно голая, показывая Ему практически все. Он не знал, видит ли она Его сомнения, а она взглянула Ему в глаза так, что Ему показалось, будто вся эта ситуация ее забавляет.
— Так ты мне расстегнешь, наконец, этот чертов лифчик? — спросила она шепотом.
В ее голосе слышалось нетерпение. Он медленно поднялся с постели, отбросив одеяло. С опущенной головой и стоящим пенисом Он пошел к ней. Вот этого момента Он действительно стыдился. Этой своей неприкрытой эрекции. Однозначной, легко считываемой для нее информации, как она на Него воздействует. Теоретически с точки зрения физиологии, биологии, эволюции в этом не было ничего ненормального. Голая, молодая, невероятно привлекательная самка на расстоянии Его вытянутой самцовой лапы. К тому же совершенно новая, неизвестная и нетронутая до сих пор. Этот эффект новизны, как бы ни хотелось его проигнорировать, играет в данном случае ведущую роль. Человек как вид вроде бы обладает моралью. Но это не значит, что по этой причине он перестает быть животным. В свое время еще Шекспир об этом писал.
Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет другую версию трагедии «Ромео и Джульетта». Конечно, не так красиво, как Шекспир, но уж точно менее наивно. Ромео идет на бал в дом семьи Капулетти, чтобы встретиться там со своей возлюбленной Розалиной, но между прочим знакомится с Джульеттой. И целуется с ней. Распаленный Джульеттой, Ромео совершенно забывает о своей любви к Розалине. Причем так крепко, что на следующее утро хочет жениться на Джульетте. Только таким образом в те, шекспировские, времена Ромео мог трахнуть Джульетту, которая тоже совершенно очевидно этого хотела. Бедная Джульетта, которую матушка собирается выдать за какого-то Париса, ей совсем не близкого, влюбляется в Ромео и выпивает полученное от святого отца (sic!) зелье, но оставив немного в склянке, и впадает в летаргический сон. Очнувшись в фамильном склепе, она видит безутешного Ромео, который втыкает в свою грудь слева кинжал. Вместо того чтобы помочь несчастному Ромео и спасти его от смерти, она зачем-то тоже втыкает себе в сердце кинжал — неизвестно, кстати, откуда взявшийся — и умирает вместе с ним. В современной трактовке «Ромео и Джульетты», по сегодняшним реалиям, Джульетта оценила бы ситуацию, встала бы с одра и просто опустилась бы на колени перед Ромео. А в некоторых наиболее продвинутых версиях гомосексуальных режиссеров Джульетта в конечной сцене оказалась бы Джулианом.
