Примерно посреди крыши возвышалось нечто вроде теокалли
[107], футов в десять высотой. Он был крайне похож на те, что обнаруживали в Мексике и на которых ацтекские жрецы совершали жертвоприношения. Этот, хоть и гораздо меньшего размера, имел все тот же облик жертвенной пирамиды. На плоской вершине находился причудливо выделанный алтарь, а рядом с ним возвышалась стройная фигура, которую я узнал даже притом, что на ней была страшная маска, – Сантьяго, гаитянский последователь культа вуду. На самом алтаре лежал Джон Гордон, раздетый до пояса, со связанными руками и ногами, но в сознании.
Отступив от края крыши, я остановился в нерешительности. Даже силы эликсира было недостаточно, чтобы противостоять всем этим людям. Затем я услышал новый шум: это Хассим, приходя в себя, пытался подняться на колени. Я достиг его двумя длинными прыжками и, не колеблясь, снова оглушил. Затем заметил некий странный предмет, висящий у него на поясе, и, склонившись, осмотрел его. Это оказалась маска, похожая на ту, что носил Сантьяго. Далее мой разум вдруг выдал отчаянный, безумный план, который, однако, вовсе не казался таковым моему накачанному наркотиком мозгу. Я тихонько подошел к башне и заглянул внутрь. Там не было видно никого, кого пришлось бы заставить молчать, зато я заметил длинный шелковый халат – тот висел на торчащем в стене колышке. Какое везение! Взяв его, я закрыл дверь обратно. Хассим до сих пор не шевелился, но я все равно на всякий случай стукнул его по подбородку и, схватив маску, устремился к карнизу.
До меня доносилось низкое гортанное пение – варварское, нестройное, с ощущением маниакальной жажды крови. Негры – и мужчины, и женщины – покачивались в такт дикого ритма своей смертельной песни. Сантьяго же возвышался над теокалли, будто черная базальтовая статуя, обратившись лицом к востоку и высоко занеся кинжал. Он являл собой безумное, страшное зрелище – полностью голый, не считая широкой набедренной повязки и той нечеловеческой маски, что скрывала лицо. Луна красным краешком выступила над восточным горизонтом, и слабый бриз всколыхнул большие черные перья на маске вудуиста. Пение идолопоклонников затихло, превратившись в слабый зловещий шепот.
Я поспешил натянуть маску и, подобрав полы халата, приготовился спускаться. Я собирался спрыгнуть, пролетев сразу всю высоту, будучи в своем безумстве уверен, что сумею приземлиться невредимым, но едва взобравшись на карниз, обнаружил ведущую вниз стальную лестницу. Судя по всему, Хассим, один из жрецов, намеревался воспользоваться ею. И я принялся спешно спускаться, зная, что в ту же минуту, когда нижний край луны поднимется над городом, кинжал упадет на грудь Гордона.
Запахнув халат так, чтобы скрыть свою белую кожу, я ступил на нижнюю крышу и направился сквозь ряды черных идолопоклонников, которые стали расступаться передо мной, чтобы пропустить. Я пробрался к подножию теокалли и взобрался по лестнице, оказавшись перед смертным алтарем с темными кровавыми пятнами. Гордон лежал там на спине, лицо его выглядело осунувшимся и изможденным, но во взгляде чувствовалась неустрашимость.
Глаза Сантьяго сквозь прорези в маске сверкнули в мою сторону, но подозрения я в них не заметил, пока не потянулся к нему и не выхватил кинжал из его руки. Он так изумился, что не мог сопротивляться, а толпа негров резко умолкла. Но о том, что увидел в моей руке гаитянец, никто из негров не догадывался, а сам он попросту лишился дара речи. Быстрым движением я перерезал путы Гордона и потянул его на себя, поставив на ноги. Затем Сантьяго с криком набросился на меня – и, возопив еще раз и вскинув руки, свалился с вершины теокалли – кинжал вошел в его грудь по самую рукоять.
Тогда идолопоклонники с ревом и визжаньем бросились на нас – поскакали по ступеням теокалли, точно пантеры в лунном свете, сверкая лезвиями ножей и белками глаз.
Я сорвал маску и халат, безумно рассмеявшись в ответ на возглас Гордона. Прежде я надеялся, что маскировка поможет мне вызволить оттуда нас обоих, но теперь не сомневался в том, что мы погибнем.
Мой товарищ оторвал от алтаря крупный кусок металла, что его украшал, и когда нападавшие приблизились, начал отбиваться им. Несколько мгновений мы сдерживали их, но затем негры хлынули на нас волной. Для меня это была настоящая Вальхалла! Меня жалили клинки, о меня ломались дубинки, но я смеялся и разбивал плоть и кости своими стальными кулаками. Я видел, как поднималось и опускалось грубое оружие Гордона – и каждый раз кто-то рядом падал оземь. Трещали черепа и брызгала кровь, а меня охватывала черная ярость. Кошмарные лица вихрем кружились со всех сторон, и я оказался на коленях; затем поднялся – и лица вновь принялись разлетаться от моих ударов. И будто сквозь пелену, мне почудилось, будто я слышу знакомый голос – ужасный голос, властно отдающий приказы. Гордона оттеснили от меня, но по звукам я понял, что смерть ничуть не отступила. Звезды дрожали в кровавом тумане, но меня по-прежнему охватывало адское возбуждение, и я упивался этой черной яростью, пока меня не захлестнуло нечто еще более темное, лишив всяких чувств.
20. Древний ужас
Здесь, в саду, где ничей не разносится голос,
Ни под чьею стопою не мнется трава,
Как богиня, что в храме своем закололась,
Алджернон Чарльз Суинбёрн
Я медленно, очень медленно пришел в себя. Меня окутывала мгла, и в ней я увидел Череп…
Я лежал в железной клетке, будто пойманный волк, за крепкими даже для меня прутьями. Клетка, казалось, была вделана в нишу в стене и выходила в просторную комнату. Находилась она под землей, потому что пол был сложен из каменных плит, а стены и потолок – из гигантских блоков того же материала. Вдоль стен висели полки, заставленные странными приборами, очевидно, научного назначения, а еще больше их было на огромном столе посреди комнаты. И за ним сидел Катулос.
Чародей был облачен в ядовито-желтый халат, а его ужасного вида руки и голова выглядели еще более змеиными, чем когда-либо прежде. Он обратил ко мне взгляд своих больших желтых глаз – очажков бледного пламени. Тонкие, как пергамент, губы пошевелились в улыбке – если это можно так назвать.
Я вскочил на ноги и, сыпля проклятия, вцепился в прутья.
– Гордон, черт тебя побери, где Гордон?!
Катулос взял со стола пробирку и, внимательно ее рассмотрев, перелил содержимое в другую.
– Ах, мой друг просыпается, – пробормотал он голосом живого мертвеца, после чего спрятал руки в свои длинные рукава и повернулся ко мне. – Кажется, ты стал моим чудовищем Франкенштейна, – проговорил он отчетливо. – Я сделал из тебя сверхчеловека, чтобы ты исполнял мои желания, но ты отрекся от меня. Ты стал проклятьем моей мощи, хуже Гордона, много хуже. Убил моих полезных слуг и смешал все планы. Только сегодня это закончится. Твой друг Гордон бежал, но его выследят в туннеле и не дадут уйти. Ты, – продолжил он, излучая искренний научный интерес, – самый что ни на есть любопытный образец. Твой мозг, должно быть, устроен не так, как у всех остальных, кто когда-либо жил на свете. Я тщательно его изучу и оставлю у себя в лаборатории. Ума не приложу, как человек, настолько зависимый от эликсира, сумел продержаться без него два дня!
