Как бы там ни было, этот безмолвный, скрытый объект действовал ему на нервы. Фалред подумал было снова откинуть простыню, полагая, что зримость породит пренебрежение. Черты лица, спокойные и неподвижные в смерти, надеялся он, изгонят все дикие измышления, преследовавшие его вопреки его воле. Но мысль о мертвых глазах, пялящихся на него в искусственном освещении, была невыносима, так что в конце концов он потушил свет и лег. Страх крался к нему так коварно и постепенно, что он не знал, насколько тот велик.
Тем не менее, когда свет погас и Фалред перестал видеть мертвеца, вещам вернулись их обычные формы и смыслы, и он уснул почти мгновенно, во сне улыбаясь своему прошлому безумию.
Он пробудился внезапно, не зная, как долго спал, и сел. Его сердце отчаянно билось, на лбу бисером выступил холодный пот. Фалред немедленно понял, где находится. Вспомнил и о другом обитателе комнаты. Но что его разбудило? Сон – да, теперь он вспомнил! – отвратительный сон, в котором мертвец с горящими глазами и мерзкой ухмылкой на серых губах поднялся с кровати и прошел крадучись через комнату. Фалред же лежал неподвижно, совершенно беспомощный; когда труп протянул к нему ужасную скрюченную руку, он пробудился.
Он пытался рассмотреть что-нибудь во мраке, но в комнате царила непроглядная чернота, а снаружи было настолько темно, что ни единый отблеск света не проникал через окно. Протянув было к лампе дрожащую руку, он тут же отдернул ее как будто от затаившейся змеи. Каким бы пугающим и зловещим ни казался труп в темноте, Фалред не осмеливался зажечь лампу, опасаясь, что увиденное при свете может затушить его разум, как огонек свечи. Ужас, абсолютный и бессознательный, полностью овладел его душой. Он больше не подвергал сомнению одолевавшие его невольные страхи. В его сознание возвратились и заставили поверить в себя все зловещие легенды, которые ему доводилось слышать. Смерть стала отвратительной тварью, разрушающим мозг ужасом, способным подарить мертвецу новую зловещую волю. Адам Фаррел при жизни был просто грубым, но безопасным человеком. Теперь он превратился в ужас, в чудовище, в демона, скрывавшегося в тенях страха и готового прыгнуть на человечество и вонзить в него источающие смерть и безумие когти.
Фалред сидел, чувствуя, как стынет кровь в его жилах, находясь во власти безмолвной битвы. Слабые отблески разума начали одолевать испуг, но тут мягкий, чуть слышный звук снова его обездвижил. Он не осознавал, что это шепот ночного ветра у окна. Взбудораженное воображение превратило звук в поступь смерти и ужаса. Фалред вскочил с кушетки и замер в нерешительности. Спасение было в его разуме, но он был слишком ошеломлен, чтобы даже попытаться придумать план. Его подвело даже чувство направления. Страх настолько парализовал его разум, что Фалред был не в состоянии связно мыслить. Темнота волнами растекалась вокруг него; мрак и пустота проникли в его сознание. Все его жесты стали бессознательными. Он будто был скован тяжкими цепями, отчего руки и ноги двигались замедленно, как у слабоумного.
В нем росло ужасное чувство, что мертвец находится позади него, подкрадывается из-за спины. Он больше не думал о том, чтобы зажечь лампу; он больше ни о чем не думал. Страх заполнил все его существо, не оставив места ни для чего другого.
Фалред медленно отступал в темноте, держа руки позади и невольно пытаясь нащупать путь. С огромным трудом он частично стряхнул с себя цепкий туман ужаса и, покрываясь холодным липким потом, постарался сориентироваться. Фалред ничего не мог видеть, но кровать стояла в другом конце комнаты, перед ним. Он отступал от нее. Там, согласно законам природы, должен лежать мертвец. Если же покойник был, как ему казалось, позади него, значит, старые россказни верны: смерть действительно вселяет в трупы сверхъестественную жизнь, и мертвецы скитаются среди теней, заставляя сынов человеческих выполнять свою злую волю. Великий Боже, в таком случае чем был человек, как не кричащим младенцем, потерянным в ночи и окруженным ужасными тварями из черных пропастей и зловещих неизведанных пустот пространства и времени? Эти заключения не пришли к нему путем рассуждения; они в одно мгновение поразили его ошеломленный мозг. Фалред продолжал медленно двигаться назад, нащупывая путь и цепляясь за мысль, что мертвец должен быть перед ним.
И тут его заведенные за спину руки наткнулись на что-то гладкое, холодное и липкое – как прикосновение смерти. Крик породил эхо, сопровождаемое грохотом падающего тела.
На следующее утро люди, приехавшие в дом покойного, нашли в комнате два трупа. Покрытое простыней тело Адама Фаррела неподвижно лежало на кровати, а в другом конце комнаты находилось тело Фалреда – под полкой, где доктор Стейн по рассеянности оставил свои перчатки. Резиновые перчатки, гладкие, липнущие к руке человека, убегающего от собственного страха и нащупывающего путь в темноте. Резиновые перчатки, гладкие, липкие и холодные, как прикосновение смерти.
Ужас из кургана
Стив Брилл не верил ни в призраков, ни в демонов. Хуан Лопес верил и в тех и в других. Но ни непробиваемый скепсис первого, ни осторожность второго не уберегли обоих от постигшего их ужаса – от ужаса, забытого людьми более трехсот лет тому назад, от неодолимой чудовищной жути, восставшей из тьмы ушедших эпох.
Однако в тот последний вечер, сидя на просевшем крылечке своей хижины, Стив Брилл даже не помышлял о сверхъестественных страхах. Раздумья его были горькими, но вполне материалистического свойства. Окинув взглядом свое хозяйство, он выругался.
Брилл был высок ростом, мускулист и крепок, как подошвенная кожа – истинный сын тех самых железных людей, первых поселенцев, что вырвали Западный Техас из мрака дикости. Он был смугл от южного солнца и силен, как бык-лонгхорн. Едва взглянув на его кривоватые жилистые ноги, обутые в сапоги, всякий тут же узнал бы человека, привычного к ковбойскому ремеслу, и в эту минуту Стив ругательски ругал себя за то, что оставил «штормовой мостик» – спину своего норовистого мустанга – и пошел в фермеры. Фермер из молодого ковбоя, следовало признать, вышел совсем никудышный.
Впрочем, виноват в этом был вовсе не только он сам. Обильные зимние дожди, столь редкие для Западного Техаса, сулили знатный урожай. Но в дело, как всегда, вмешался случай. Запоздалая снежная вьюга уничтожила едва распустившиеся цветы плодовых деревьев. Всходы пшеницы, выглядевшие столь многообещающе, были оборваны и вбиты в землю ужасным градом, едва успев пожелтеть. Сильная засуха и еще один град, последовавший за ней, прикончили посевы кукурузы. Ну, а хлопок, чудом ухитрившийся уцелеть во всех этих передрягах, пал под натиском стаи саранчи, за одну ночь сожравшей всё подчистую.
Оставалось только сидеть на крыльце, клясться, что с земледелием покончено навсегда, и горячо благодарить судьбу за то, что эти земли, обильно политые потом Брилла, принадлежат не ему, а тот, кто молод и силен, кому не в новинку седло и лассо, не останется без пропитания на необъятных холмистых просторах Запада.
Очнувшись от мрачных раздумий, Брилл увидел ближайшего из соседей, Хуана Лопеса, молчаливого старого мексиканца, жившего в крохотной хижине сразу за холмом по ту сторону ручья и зарабатывавшего на жизнь расчисткой и раскорчевкой земельных участков. В тот день он расчищал полоску земли на соседней ферме и, возвращаясь домой, срезал путь через пастбище Брилла.
