Оттуда, где стоял Глэнтон, его собственного отражения в зеркале на каминной полке было не видно – только отражение черного человека за спиной и чуть сбоку, возникшее во мраке, будто призрак.
Все это множество мыслей промелькнуло в голове Глэнтона с быстротой молнии при взгляде на черного человека на полу. Затем он увидел кое-что еще. Он увидел старого Джона Брукмэна.
Старик, совершенно нагой, навзничь лежал на столе с широко – в форме Андреевского креста – распростертыми в стороны руками и ногами. Оба его запястья и обе лодыжки были прибиты к столешнице черными клиньями.
Его язык торчал изо рта наружу, пронзенный стальной спицей. На теле виднелась страшная кровоточащая рана: с груди старика был варварски содран клок кожи размером с мужскую ладонь. Увидев этот клок на столе рядом с ним, Глэнтон ахнул. На содранной коже красовался тот же нечистый символ, что и на груди мертвеца, лежавшего у камина. Кровь ручьями текла по столу и капала на пол.
Преодолевая тошноту, Глэнтон вынул спицу из языка Джона Брукмэна. Брукмэн поперхнулся, обильно сплюнул кровью и невнятно захрипел.
– Лежи смирно, Джон, – сказал Глэнтон. – Сейчас и клинья выдернем, вот только клещи найду…
– Не тронь! – пробулькал Брукмэн. Истерзанный язык отказывался повиноваться, и слов его было почти не разобрать. – Там зазубрины – ты мне руки оторвешь. Я умираю – главных следов их казни так просто не разглядишь. Так дай мне умереть без лишних мук. Прости – надо было предупредить, что он поджидает в темноте – но эта треклятая спица… Даже крикнуть не мог. Он услышал, как ты приехал, и приготовился… Зеркала… Их снасть всегда при них… Снасть для иллюзий… обмана… и убийства. Дай виски, быстрей! На той полке!
Огненная жидкость обожгла изуродованный язык так, что Брукмэн зажмурился, но голос его зазвучал тверже, а налитые кровью глаза заблестели.
– Я расскажу тебе все, – выпалил он. – Моя жизнь кончена… Так ты позаботься, чтоб им это с рук не сошло… Сотри их с лица земли! До этого момента я не нарушил клятву. Даже когда угроза смерти нависла надо мной, я думал, что смогу оставить их в дураках. Будь прокляты их черные души, я больше не стану хранить их тайну! Молчи, не спрашивай ни о чем – слушай!
Как ни странны истории, что срываются с уст умирающих с последними вздохами, не бывало среди них истории поразительнее той, что довелось услышать Эммету Глэнтону в залитой кровью гостиной, где скалилось у тлеющего камина черное лицо мертвеца, от распятого на столе, умирающего старика, чей изувеченный язык раскрывал перед ним мрачные тайны под стоны черного ветра за дребезжащими стеклами.
– В юности жил я совсем в другой стране, – с трудом говорил Джон Брукмэн, – и был полным дураком. По собственной глупости и влип в это дело – вступил в секту дьяволопоклонников, Черных Братьев Аримана. И не понимал, кто они такие на самом деле, с какими ужасами связала меня моя собственная ужасная клятва, пока не стало слишком поздно. Нет нужды рассказывать об их целях и задачах – их нечестивость выше всякого понимания. Но была в них одна черта, не свойственная большинству подобных сект. Они веровали искренне. Фанатично. Они поклонялись этому демону, Ариману, так же ревностно, как и их дикие предки. И приносили ему человеческие жертвы. Ежегодно, в эту самую ночь, между полуночью и рассветом, на горящий алтарь Аримана, Владыки Огня, кладут юную девушку. На раскаленном алтаре тело ее обращается в пепел, и выкрашенные в черное жрецы развеивают этот пепел по ветру.
Я стал одним из Черных Братьев. На груди моей выкололи несмываемый символ Аримана, символ Ночи – черное безглазое лицо. Но, в конце концов, я не смог вынести всей мерзости их ритуалов и бежал. Перебрался в Америку, сменил имя. Кое-кто из родных уже жил там – та ветвь нашей семьи, к которой принадлежит Джоан.
Прошло девятнадцать лет, и я решил, что Черные Братья забыли обо мне. Я не знал, что отделения этой секты есть и в Америке, в тех кварталах больших городов, что кишат иностранцами. А следовало бы знать, что они никогда не забывают ни о чем. И вот однажды я получил шифрованное письмо, разбившее все мои иллюзии вдребезги. Они не забыли обо мне, выследили, отыскали – и разузнали обо мне все. И, в наказание за измену, в этом году решили принести в жертву мою племянницу, Джоан.
Это само по себе было скверно, но в настоящий ужас меня привело другое. Я знал: жертвоприношению сопутствует еще один обычай. С незапамятных времен Черные Братья предают смерти мужчину, ближайшего родственника той, что избрана в жертву – отца, брата, мужа – ее «хозяина», согласно их ритуалу. Частью – из-за какого-то темного фаллического предрассудка, частью – из практических соображений: врага нужно уничтожить, ведь покровитель девушки наверняка будет искать мести.
Я понял: Джоан мне не спасти. Она была обречена. Но я мог спастись сам, переложив бремя ответственности за нее на чужие плечи. Поэтому я вызвал ее сюда и выдал за тебя замуж.
– Вот сволочь! – прошептал Глэнтон.
– Но это мне не помогло! – выдохнул Брукмэн. Его истерзанная голова мотнулась из стороны в сторону, взгляд остекленел, на мертвенно-бледных губах выступила кровавая пена. – Они явились вскоре после твоего отъезда. А я оказался настолько глуп, что впустил их и сказал, что больше не в ответе за ту, кого они избрали для жертвоприношения. Они только посмеялись – и принялись терзать меня. Я вырвался… бросился к телефону… но им было приказано убить меня, казнить брата-изменника. Они уехали, а один остался – позаботиться обо мне. Сам видишь, позаботился – лучше некуда!
Глэнтону тут же вспомнился большой автомобиль, пронесшийся на север.
– Куда… Куда они направились? – выговорил он внезапно пересохшими губами.
– К тебе на ранчо… За Джоан… Прежде, чем меня начали пытать… Я сказал им, где она.
– Старый осел! – завопил Глэнтон. – И ты только сейчас говоришь об этом?!
Но Брукмэн уже ничего не слышал. С его побагровевших губ брызнула пена, старик забился в конвульсиях, вырвав из столешницы один из окровавленных клиньев. Громкий предсмертный крик – и жизнь оставила старого Джона Брукмэна.
4. Треск голубого пламени
Пошатываясь, будто пьяный, Эммет Глэнтон покинул освещенную лампой комнату, где черное лицо слепо скалилось с пола прямо в незрячее белое лицо, свесившееся с края стола. Черный ветер злобно рванул рубаху невидимыми пальцами, и Глэнтон огромными прыжками помчался к машине.
Обратный путь сквозь вой и тьму был сущим кошмаром. Черная стена тьмы расступалась перед Глэнтоном и тут же смыкалась позади, страх волком-оборотнем мчался по пятам, ветер выл в ушах, раскрывая ужасные тайны.
На этот раз Глэнтон не стал огибать мрачный холм, а поехал напрямик. Колеса прогремели по мосту, и машина промчалась под черным обрывом. Никто не запустил в него сверху булыжником. Должно быть, Джошуа давно оставил засаду и ушел.
Еще три мили – и сердце, рванувшись прочь из груди, застряло в горле куском холодного льда. Отсюда он уже мог бы разглядеть свет в окне дома, но завесу тьмы впереди рассекали лишь лучи его собственных фар.
