Перед идолом возле бруса сидела старуха, которая выстукивала ладонями быстрый ритм на тамтаме. Барабан рычал, бормотал и грохотал, а сидящие вокруг негры покачивались и тихо пели в унисон. Их голоса звучали низко, но с заметными истеричными нотками. Отблески огней играли в их закатившихся глазах и на сияющих зубах.
Харрисон попытался найти Джона Бартоломью и Ун Шана, но безуспешно. Затем коснулся рукой своей спутницы, привлекая ее внимание, но та никак не отреагировала – ее тщедушное тельце лишь дрожало от напряжения, будто натянутая струна. Затем ритм песни резко изменился, и негры завыли, будто дикие волки. Детектив продолжил наблюдать.
Из теней деревьев, что росли позади идола, появился Джон Бартоломью. На нем была лишь набедренная повязка, и создавалось впечатление, будто вместе с одеждой он отринул всю свою цивилизованность и культурное развитие. Повадки, выражение лица – все в нем стало иным, теперь он выглядел истинным воплощением дикарства. Харрисон смотрел на его выпуклые бицепсы и рельефные мышцы торса, также отражавшие свет факелов. Но внимание детектива привлекло нечто другое. За Джоном Бартоломью неохотно плелся еще один человек – и при виде его толпа разразилась новым звериным криком.
Своей могучей левой Бартоломью держал косичку Ун Шана, которого тащил за собой, словно курицу на колоду. Китаец был совершенно наг, и его желтое тело блестело в свете огней, будто слоновая кость. Руки его были связаны за спиной, и, оказавшись во власти палача, он выглядел беспомощным, как малое дитя. Ун Шан и сам по себе был довольно щуплым, а на фоне громадного мулата казался и того меньше. Когда негры умолкли, уставившись на него красными в свете факелов глазами, повисла напряженная тишина и до Харрисона донеслись истеричные всхлипывания китайца. Он пытался упираться ногами, но пленитель неумолимо тянул его вперед. В правой руке Бартоломью сверкал огромный стальной полумесяц. Наблюдатели громко втягивали воздух, словно им хватило отступить лишь на шаг, чтобы вернуться в те джунгли, из которых они когда-то вышли. Казалось, негры теряли рассудок в кровавой вакханалии, которую прежде знали их предки.
Взглянув в лицо Бартоломью, Харрисон прочитал на нем подлинный ужас и безумную решимость. Он чувствовал, что мулат вовсе не испытывал удовольствия от этого дикого действа, в которое себя втянул. Он также понимал, что должен довести дело до конца – и что он сделает это. Теперь Бартоломью думал не о драгоценном сердце бога-змея, которое так жаждал заполучить, – но о том, что оказался во власти этих звериных дьяволопоклонников, и от них теперь зависела и его жизнь.
Харрисон встал на одно колено, вытащил револьвер и, наведя его, всмотрелся в направлении цели. Расстояние было невелико, но освещение казалось обманчивым. И все же он чувствовал, что должен довериться себе в том, что сумеет послать пулю точно в широкую грудь Джона Бартоломью. Если бы он вышел и попытался его арестовать, негры, впавшие в исступление, разорвали бы его на куски. А если убить жреца, их охватит паника. Он уже приготовился было нажать на курок, как что-то полетело в огонь. Он погас, и все погрузилось в глубокую тьму. А потом так же резко огонь вспыхнул вновь – на сей раз странным зеленым свечением, в котором смуглые лица показались гримасами утопленников.
За те мгновения, что стояла темнота, Бартоломью достиг бруса и, прижав к нему голову жертвы, застыл, будто бронзовая статуя, с занесенной над головой мускулистой правой рукой с широким стальным полумесяцем. А затем – прежде чем он смог снести одним махом голову Ун Шана так, чтобы та покатилась к уродливым ногам ухмыляющегося идола, и прежде чем Харрисон успел спустить курок, – что-то заставило всех присутствующих замереть на месте. В причудливом освещении возникла фигура – казалось, она скорее плыла в воздухе, чем ступала по земле. Толпа ахнула, и негры непроизвольно повскакали с мест. В зеленом свете, придавшем ее чертам отпечаток смерти, обливаясь потом, капающим даже с грязной одежды, Селия Помполой выглядела так кошмарно, словно была трупом утопленницы, восставшим из водяной могилы.
– Селия! – вырвался крик из множества глоток одновременно.
После этого поднялась суматоха.
– Селия Помполой! О боже, она вышла из воды! Вернулась из самого ада!
– Да, псы, вернулась! – воскликнула Селия вполне живым голосом. – Я, Селия Помполой, вернулась из ада, чтобы отправить туда Джона Бартоломью!
С этими словами она, точно фурия, метнулась в зеленом свете, сверкнув невесть откуда взявшимся ножом, который был теперь у нее в руках. Бартоломью, на мгновение оторопевший при виде своей пленницы, пришел в себя. Отпустив Ун Шана, он отступил в сторону и резко взмахнул своим тяжелым ножом – в этот момент Харрисон увидел, как под его блестящей кожей заходили мускулы. Но Селия подскочила к врагу, словно болотная пантера, и, увернувшись таким образом от его лезвия, по рукоятку всадила свой нож Джону Бартоломью под сердце. Мулат, издав сдавленный хрип, пошатнулся и упал, потянув девушку за собой, пока она пыталась высвободить клинок. Затем Селия оставила его и поднялась, тяжело дыша, с выпученными глазами и изогнутыми в дьявольской ухмылке красными губами. Негры завопили и отпрянули назад, все еще пребывая в заблуждении, что перед ними в самом деле восставшая из мертвых.
– Псы! – вскричала она, словно само воплощение ярости. – Глупцы! Свиньи! Вы что, потеряли рассудок, забыли все, чему я вас учила? Как вы позволили этой мертвой собаке превратить вас в зверей, коими были ваши отцы? О-о-о!..
Оглядевшись в поисках оружия, она схватила горящую головешку и яростно бросилась с ней на толпу. Люди закричали, обжигаясь и уворачиваясь от летящих искр. Они завывали, сыпали проклятия и вопили. Наконец исступленная толпа бросилась прочь по дамбе, но обезумевшая жрица устремилась вслед, громко их понося и продолжая избивать. Вскоре они исчезли в темноте, и доносившиеся с их стороны крики слышались все слабее.
Харрисон встал, тряхнул головой, отгоняя увиденную сцену, и подошел к затухающему огню. Бартоломью лежал мертвый, направив остекленевший взгляд на луну, что пробивалась сквозь расползающиеся облака. Ун Шан, сжавшись, бормотал что-то бессвязное по-китайски, когда Харрисон поднял его на ноги.
– Ун Шан, – устало проговорил детектив, – вы арестованы за убийство Ли Кэ Цуна. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Этот постулат, казалось, придал всей обстановке немного здравомыслия, резко разбавившего невероятный ужас того, что происходило до этого. Китаец не сопротивлялся. Ошеломленный, он лишь причитал:
– Это разобьет сердце моему почтенному отцу. Он предпочел бы, чтобы я умер, чем впал в бесчестье.
– Об этом нужно было думать раньше, – твердо заявил Харрисон.
Следуя привычке, он перерезал веревку, связывавшую руки Ун Шана, и потянулся за наручниками, но вдруг вспомнил, что потерял их вместе с пальто.
– Ладно, – вздохнул он. – Думаю, они вам не понадобятся. Пойдемте.
Положив тяжелую руку на голое плечо арестованного, Харрисон то ли повел, то ли толкнул его в направлении дамбы. От усталости у детектива слегка кружилась голова, но он был также полон решимости вывести своего пленника с болот и посадить его в тюрьму. Не ощущая больше страха перед болотным народом, он хотел поскорее вырваться из этой атмосферы гниения и грязи, в которой, казалось, и так пробыл уже невыносимо долго. Ун Шан, искоса глядя на него, почувствовал это настроение, и страх исчез из черных глаз китайца.
