И, хвала Аллаху, я подскочил к нему, приставил кинжал к ребрам и заставил быстро ехать вслед. Он был сильно напуган и сделал все, что я велел. Проклятая машина уже было скрылась, но вдруг я мельком увидел ее и велел парню прибавить скорости. Мы понеслись за ней, словно верхом на коне Пророка
[73]. Наконец машина затормозила у берега. Я сказал парню тоже остановиться, и он, только сделав это, выскочил и убежал прочь, перепуганный.
Я бросился в темноту, жаждая крови проклятых, но не успел добежать до берега, как увидел, что из машины вышли четверо монголов. Они несли мемсахиб, связанную и с кляпом во рту. Они сели в моторную лодку и поплыли по реке к острову, который торчал из воды темным облаком.
Я метался по берегу, как сумасшедший, и был уже готов броситься в воду и поплыть, хоть было и не близко, как наткнулся на лодку, прикованную к свае цепью. Правда, она была весельная. Я провозгласил хвалу Аллаху, перерубил цепь кинжалом – видишь зазубрину? – и быстро погреб вслед за проклятыми.
Они были далеко впереди, но Аллах пожелал, чтобы их мотор заглох почти у самого острова. Так что я воодушевился и, уже слыша, как они бранятся на своем поганом наречии, вознадеялся, что сумею их нагнать и перебить до того, как они узнают, что я следую за ними. В темноте они меня не видели, как и не слышали моих весел из-за того, что шумели сами. Но прежде чем я до них добрался, проклятый мотор снова заработал, и они достигли пристани на болотистом берегу раньше меня. Правда, затем псы долго возились, привязывая свою лодку, так что я уже был недалеко, когда они понесли мемсахиб сквозь тени разваливающихся хижин, которые повсюду там стояли.
Вскоре я уже ринулся за ними, желая убить, но не успел нагнать, прежде чем они дошли до двери большого каменного дома – этого дома, сахиб, что стоит среди всех тех гнилых строений. И пусть он огорожен железным забором с острыми, как лезвие, пиками на верхушках, но, хвала Аллаху, это не могло помешать тому, кто закален Хайберскими горами! Так что я перелез через него, лишь немного порвав халат. Внутри была еще одна стена, каменная, но она уже превратилась в развалины.
Я пригнулся в тенях возле дома и увидел, что окна были зарешечены, а двери выглядели достаточно крепкими. К тому же в самом доме внизу было полно вооруженных людей. Поэтому я взобрался по стене – хотя это было нелегко, – и залез на крышу, которая в том месте, на углу, была плоской и имела парапет. Я ожидал, что там окажется часовой, так оно и вышло, но этот неверный был слишком занят тем, что дразнил своего пленника, поэтому не видел и не слышал меня, пока я не вонзил в него кинжал и не отправил в ад. Вот его кинжал, пистолета у него не было.
Харрисон машинально взял кривой, с тонким лезвием клинок.
– Но отчего же Джоан стала сумасшедшей?
– Сахиб, на полу я заметил разбитую винную бутылку и бокал. У меня не было времени его осматривать, но я знаю, что вино, судя по всему, было отравлено соком фрукта, известного как черный гранат. Она не могла выпить много – иначе уже умерла бы, изойдя пеной, как бешеная собака. Однако даже малое количество отнимает разум. Такой фрукт растет в джунглях Индокитая, и белые люди говорят, что это все сказки. Но это не так: я три раза видел, как мужчины умирали, выпив его сок, и еще много раз – как мужчины, и женщины тоже, теряли из-за него рассудок. Я бывал в тех дьявольских местах, где он растет.
– Боже! – Харрисон чувствовал тошноту, все его тело трясло. Но он все же сомкнул свои железные кулаки, и в его лютых голубых глазах загорелось пламя. Слабость от ужаса и отвращения сменилась холодной яростью – опасной, как жажда крови, которую чувствует дикий волк.
– Может быть, она уже мертва, – глухо проговорил он. – Но что бы с ней ни было – мы отправим Эрлик-хана в ад. А теперь дерни дверь.
Та казалась крепкой на вид – из тикового дерева, обитая бронзой.
– Заперта, – пробормотал афганец. – Будем выбивать.
Он уже собирался хорошенько приложиться к двери плечом, как вдруг остановился. Длинный хайберский кинжал сверкнул молнией, оказавшись у него в руке.
– Кто-то идет! – прошептал Хода-хан, и секунду спустя слух Харрисона, выросшего в цивилизации, а потому обладающего менее острыми чувствами, тоже различил чью-то кошачью поступь.
Стив сработал мгновенно. Он толкнул афганца так, чтобы тот встал за дверью, а сам сел посреди комнаты, обмотав лодыжки куском веревки и затем вытянувшись во весь рост на полу и спрятав руки под себя. Собой же он закрыл и остальные обрезки веревки, так что со стороны казалось, будто он лежит, связанный по рукам и ногам. Афганец, поняв его замысел, широко улыбнулся.
Харрисон проделал все это с такой отточенной быстротой ума и мышц, что любые задержки и небрежности были исключены. Он завершил задуманное в считаные секунды и без лишнего шума. А едва улегся, в замке повернулся ключ и дверь распахнулась. В проеме возник громадный монгол – наголо выбритый, и со столь бесстрастным выражением лица, что походил на медного истукана. В одной руке он держал эбеновую колоду причудливой формы, а в другой – булаву, подобную вооружению всадника из войска Чингисхана, – прямую железную дубину с круглой головкой, утыканной стальными шипами, и, чтобы не выпадала из руки, с набалдашником на другом конце.
Он открыл дверь нараспашку и не заметил Хода-хана – афганец остался за ней. Хода-хан не стал колоть врага, потому что не видел коридора и не мог знать, сколько человек следовало за первым. Но монгол оказался один, и он не стал закрывать за собой дверь. Подойдя к человеку на полу, он слегка нахмурился, увидев свисавшую из люка лестницу, – оставлять ее в таком виде было не принято, – но не выказал никаких подозрений и даже не окликнул человека на крыше.
Не стал он и осматривать путы на ногах Харрисона. Детектив вел себя точно так, как монгол и ожидал, и, как обычно бывает в таких случаях, чувства врага притупились. Когда он наклонился, Харрисон увидел через его плечо, что Хода-хан выскользнул из-за двери бесшумно, как пантера.
Поставив булаву на пол головкой вниз, монгол оперся на нее и, схватив одной рукой Харрисона за рубашку на груди, поднял его голову и плечи, чтобы подложить под них колоду. В этот момент руки детектива, будто две жалящие змеи, выпростались из-за спины и сомкнулись у противника на горле.
Тот не вскрикнул: раскосые глаза монгола мгновенно выпучились, а губы раздвинулись в гримасе удушья. С резким рывком он выпрямился, потащив Харрисона за собой. Но хватка детектива не ослабла, и вес крупного американца заставил их обоих вновь приникнуть к полу. Желтые руки отчаянно пытались сорвать с шеи железные пальцы Харрисона, но затем великан, дернувшись в судороге, застыл в короткой агонии, а его глаза налились кровью. Тогда Хода-хан вонзил кинжал между лопаток монгола, так что кончик лезвия выступил сквозь шелк на его груди.
Харрисон подобрал булаву и удовлетворенно крякнул. Это оружие отвечало его нраву куда лучше, чем кинжал, что дал ему афганец. Спрашивать, как им пользоваться, не приходилось: останься он связан и один в комнате, когда вошел палач, его мозг оказался бы размозжен круглой головкой и вывален в полую эбеновую колоду, так удобно подходящую под размеры человеческого черепа. Способы казней Эрлик-хана были самыми разнообразными – от изощренных и размеренных до грубых и резких.
