– Дверь открыта, – сказал Харрисон. – Идем!
Ключей на теле монгола не оказалось. Детектив сомневался, что ключ, оставшийся в замке, пригодится еще хоть где-нибудь в этом доме, но все же запер дверь и сунул его в карман, надеясь, что это не позволит быстро обнаружить тело.
Они оказались в тускло освещенном коридоре, который выглядел таким же грубым и неотделанным, как и комната, из которой они только что вышли. На дальнем конце в темноту уходила лестница, и афганец с детективом осторожно спустились по ней. Харрисон шел, придерживаясь за стену, Хода-хан же, казалось, действительно видел во тьме, как кот: он ступал уверенно и не издавая шума.
Тем не менее дверь первым обнаружил Харрисон. Ведя рукой по поверхности стены, он почувствовал, что гладкая штукатурка сменилась деревом – невысокой и узкой панелью, которой едва хватало на то, чтобы протиснуться взрослому человеку. Если закрыть стену гобеленом – как наверняка и собирался сделать Эрлик-хан, когда дом будет достроен, – такая дверь послужила бы тайным ходом.
Шедший следом Хода-хан, заметив, что детектив остановился, напрягся: снизу в этот момент донесся шум. Возможно, кто-то поднимался по лестнице, возможно, нет, но Харрисон поступил, как ему подсказывал инстинкт. Он надавил на дверь, и та бесшумно открылась на своих смазанных маслом петлях. Ногами Стив нащупал узкие ступеньки. Шепнув афганцу, что увидел, он вошел в проем, и Хода-хан двинулся следом. Затем он прикрыл дверь, и друзья очутились в полной темноте, окруженные с обеих сторон изогнутыми стенами.
– Да они тут целый замок строят, – пробормотал Харрисон, задумавшись, насколько толстыми были эти стены.
Они с Хода-ханом стали пробираться во тьме такой плотной, что даже афганцу ничего не было видно. Внезапно оба остановились. Харрисон прикинул, что они были на уровне второго этажа, и из-за стены до них стали доноситься приглушенные голоса. Детектив попытался нащупать еще одну дверь или хотя бы смотровую щель, но ничего такого поблизости не оказалось. Зато прижавшись ухом к стене, он начал разбирать, о чем говорилось за стеной, и когда сзади на него шикнули сквозь сжатые зубы, он понял, что афганец тоже прислушивался к голосам.
Первый голос принадлежал Эрлик-хану – этот низкий и звучный тембр ни с чем нельзя было спутать. От второго – жалобного, бессвязного плача – у Харрисона на лбу выступил пот.
– Нет, – проговорил монгол, – я вернулся не из ада, как тебе кажется из-за варварских предрассудков, а из убежища, о котором ваша безмозглая полиция ничего не знает. От смерти меня спас стальной шлем, который я всегда ношу под капюшоном. Что, теряешься в догадках, как сюда попала?
– Я не понимаю! – ответил голос Джоан Ла Тур. Она была на грани истерики, но, без сомнения, находилась в своем уме. – Я помню, как открыла бутылку вина, а едва отпила, поняла, что туда что-то подмешали. Потом я будто отключилась… помню только черные стены и какие-то уродливые фигуры, прячущиеся во тьме. Я целую вечность бежала по огромным темным коридорам…
– Это были галлюцинации, вызванные соком черного граната, – объяснил Эрлик-хан. Хода-хан стал сыпать себе под нос проклятия, пока Харрисон не ткнул его локтем, призывая к тишине. – Если бы ты выпила его больше, то умерла бы, как бешеная собака. А так у тебя лишь помутился рассудок. Но мне известно противоядие – и я дал тебе препарат, который вернул тебе разум.
– Почему? – промолвила девушка в замешательстве.
– Потому что я не хочу, чтобы ты умерла, как свеча, погашенная в темноте, моя милая белая орхидея. Я хочу, чтобы ты была в себе, когда вкусишь последнюю чашу позора и агонию смерти, медленную и мучительную. Утонченной натуре – такая же и смерть. А рьяному быку – грубая, бычья, какую я выбрал для твоего дружка Харрисона.
– Одно дело выбрать, другое – убить! – пылко возразила она.
– Его приговор уже исполнен, – невозмутимо объявил монгол. – Палач уже заходил к нему, так что голова мистера Харрисона сейчас должна быть похожа на взбитое яйцо.
– О боже!
От горя и боли, излившихся в этом стоне, Стив содрогнулся, едва сдержавшись, чтобы не успокоить Джоан, крикнув, что это ложь.
Затем девушке пришло в голову еще одно мучительное воспоминание.
– Хода-хан! Что вы сделали с Хода-ханом?
Когда афганец услышал свое имя, его стальные пальцы сжались на предплечье Харрисона.
– Когда мои люди забирали тебя сюда, у них не было времени с ним возиться, – ответил монгол. – Они не ожидали взять тебя живой, но когда случай привел тебя к ним в руки, им нужно было торопиться. А он не так уж важен. Конечно, он убил четырех моих лучших людей, но это мог сделать даже какой-нибудь волк. Ума у него нет. Этот афганец – все равно что твой детектив: всего лишь безмозглая гора мышц, не способная противостоять такому интеллекту, каким обладаю я. Но вскоре я его навещу, а потом брошу его труп в выгребную яму.
– Аллах! – Хода-хан заметно дрожал от ярости. – Лжец! Я сам скормлю твои желтые кишки крысам!
Лишь твердая рука Харрисона удержала взбесившегося мусульманина от того, чтобы попробовать проломить стену и добраться до врага. Детектив снова пошарил по поверхности, пытаясь нащупать дверь, но всюду был лишь голый камень. Эрлик-хан еще не успел оборудовать свой недостроенный дом теми лазейками, которые обычно бывают в таких ходах.
Они услышали, как монгол властно хлопнул в ладоши и в комнату вошли несколько человек. Прозвучал отрывистый приказ на монгольском, и вслед раздался пронзительный крик то ли боли, то ли страха, после которого мягко закрылась дверь и наконец наступила тишина. Хотя Харрисон и Хода-хан ничего не могли видеть, инстинктивно они знали, что помещение по ту сторону стены опустело. Детектив чувствовал, что практически задыхается от бессильной ярости. Он был заперт в этих дьявольских стенах, а Джоан Ла Тур вели неизвестно куда, чтобы предать какой-то страшной казни.
– Валлах! – бушевал афганец. – Они забрали ее, чтобы убить! Ее жизнь под угрозой, а вместе с ней и наш иззат! Клянусь бородой Пророка, пусть мне хоть отрубят ноги, но я сожгу этот проклятый дом! А потом затушу огонь монгольской кровью! Во имя Аллаха, сахиб, мы должны что-то сделать!
– Идем! – гаркнул Харрисон. – Где-то должна быть еще одна дверь!
Они вновь бросились по винтовой лестнице, и примерно в тот момент, когда достигли уровня первого этажа, Харрисон наконец нащупал дверь. Не успел он найти ручку, как она сама открылась перед ним. Должно быть, в доме услышали, как они бежали, – и когда створка отворилась, внутрь заглянула бритая голова, обрамленная прямоугольником света. Монгол сощурился в темноту, и Харрисон обрушил ему на макушку булаву. Почувствовав, как шипы проткнули череп, он испытал мстительное удовлетворение. Монгол упал в узком проеме лицом вниз, и Стив, перескочив через него, влетел в комнату, не успев даже выяснить, находился ли в ней кто-то еще. Но помещение оказалось пустым. Пол устилал толстый ковер, на стенах висели черные бархатные гобелены. Двери здесь были из тикового дерева и украшенные бронзой, а арки над ними – позолочены. Хода-хан в такой обстановке выглядел совершенно неуместным – босой, в измочаленном тюрбане и с кинжалом в запекшейся крови.
