Потом я увидела кошку. Она висела на стене прямо передо мной, будто наклеенная на крошащийся камень. Истощенная, грязная, боязливая. Какой же ужас загнал ее на эту стену? Кошка льнула к ней, зависнув, словно парализованная, в вертикальном положении. Я застыла в оцепенении как завороженная. Зрелище было столь невероятное, столь жуткое – казалось, ее всеми четырьмя лапами пригвоздили к стене, – что я почувствовала, будто на мое голое плечо легла чья-то ледяная рука.
А потом на одно мое плечо действительно легла чья-то ледяная рука.
Меня окружили трое. Они появились ниоткуда. Мужчина лет пятидесяти пяти с неопрятной седоватой щетиной на лице, тремя зубами во рту и диким взглядом. Дебелый юноша – я дала бы ему не больше восемнадцати лет – в футболке, не закрывавшей его волосатого живота; лицо сальное, глазки так и бегают по моей фигуре, на губах – глупая улыбка. Рука принадлежала сутулому парню с желтушной кожей и пугающе тусклым выражением лица. От прикосновения его пальцев я подпрыгнула на месте. Стряхнув с себя его руку, я резко повернулась и увидела, что он смотрит на меня как полоумный.
– Bonjour, madame, – шепотом произнес дебелый юноша.
Седоватый мужчина, едва заметно улыбаясь, попыхивал окурком. Та же рука вновь легла на мое плечо. Я снова ее сбросила и прошипела:
– Оставьте меня.
– Не бойся, не бойся, – сказал дебелый юноша, подходя ко мне. Вблизи его лицо показалось мне еще более скабрезным. – Мы – друзья.
Я попыталась уйти, но костлявые пальцы сутулого парня сомкнулись на моей руке. Не для того, чтобы удержать, – скорее ему просто хотелось потрогать меня. Я судорожно соображала. Дебелый юноша, предположила я, схватит меня, хотя сейчас пока он просто топтался сзади, тихо посмеиваясь. А седой мужчина, хоть он и стоял близко, просто наблюдал: мой страх его явно забавлял.
– Ты нам нравишься, – заявил дебелый юноша со смешком, от которого бросало в дрожь.
Сутулый парень крепче стиснул мою правую руку. Стараясь успокоиться, я сделала глубокий вдох. Прикинула, что стою к нему достаточно близко и сумею обезвредить его, коленом нанеся парализующий удар в пах. Я начала считать про себя: один, два…
Потом поднялся шум. Какой-то мужчина с палкой в руке бежал к нам, выкрикивая одно и то же слово:
– Imshi, imshi, imshi
[37].
Это был ночной портье из отеля. Он размахивал над головой палкой, готовый пустить ее в ход. Трое моих «знакомцев» кинулись врассыпную, а я, замерев от ужаса, осталась стоять как стояла.
Портье добежал до меня, взял за руку, как отец нерадивого ребенка, угодившего в неприятности, и повел по улице, подальше от опасности.
Когда мы добрались до отеля, он буквально втолкнул меня в дверь, а сам ненадолго присел, чтобы прийти в себя. Потрясенная, оцепеневшая, чувствуя себя последней дурой, я тоже грузно опустилась на стул.
Трясущимися руками ночной портье взял сигареты и закурил. Сделал затяжку, успокаиваясь, и произнес два слова:
– Jamais plus.
Никогда больше так не делай…
Глава 6
Jamais. Jamais plus. Jamais plus.
Я сидела на балконе нашего номера, наблюдая, как постепенно светлеет ночное небо. Меня все еще трясло после инцидента на улице.
Jamais plus. Jamais plus. Jamais plus.
Но мои бичующие призывы «Никогда больше так не делай…», пожалуй, имели отношение не столько к поведению тех мужчин, что пристали ко мне, сколько были направлены против собственной самонадеянности и собственного легкомыслия. И о чем я думала? Как мне вообще пришло в голову выйти ночью на улицу в поисках голоса из репродуктора? Бухгалтер во мне пытался проанализировать ночной инцидент, отделяя эмоциональную составляющую – опасность, страх – от голых фактов. Неужели они и в самом деле собирались наброситься на меня и изнасиловать? Или я просто вызвала у них любопытство?
Мой спаситель-портье принес мне мятный чай. Проворно и бесшумно он вошел в номер и поставил поднос на балконе, не разбудив Пола. Мой муж все так же крепко спал на кровати, не ведая о том, что недавно случилось. Глядя с балкона на угасающие созвездия, я пришла к выводу, что при всей гадливости и агрессивности тех мужчин сексуальное надругательство как таковое мне не грозило. Но сама я, безусловно, проявила безрассудство, выйдя ночью на незнакомую улицу. И я не прощу себе подобную импульсивность, пока не пойму, что толкнуло меня навстречу опасности.
– Привет.
В дверях, ведущих на балкон, стоял Пол, в белой джеллабе, которую ночной портье принес вместе с мятным чаем.
– Долго же ты спал, – заметила я.
– А ты?
– Почти столько же.
– А одежды моей, я вижу, нет.
– Ее стирают, прямо сейчас. А джеллаба тебе идет.
– У французов есть специальное слово для обозначения стареющих хиппи, одетых так, будто они только что выползли из наркопритона, – baba-cool. Джеллабу я никогда не носил даже тогда, когда жил здесь целый год.
– Но она прекрасно дополняет твой имидж стареющего хиппи.
Пол наклонился и поцеловал меня в губы.
– Сам напросился, да? – сказал он.
– Ода.
Теперь я наклонилась и поцеловала мужа.
– Чаю?
– С удовольствием.
Я налила два стакана. Мы чокнулись.
– À nous, – произнес Пол.
– За нас, – вторила я.
Он взял меня за руку. Мы вместе смотрели на нарождающийся день.
– Знаешь, как называют это время суток?
– Помимо «рассвета»?
– Да, помимо «рассвета» или «зари».
– Последнее определение очень поэтично.
– Как и «синий час».
В разговоре возникла пауза, пока я осмысливала это словосочетание. Потом сама попробовала его произнести:
– Синий час…
– Красиво, да?
– Красиво. Уже не темно, еще не светло.
– Час, когда все рисуется не тем, чем является на самом деле. Когда все сущее мы воспринимаем на грани воображения.
– Одновременно четко и размыто?
– Ясно и расплывчато? Загадочность под маской простоты?
– Интересный образ, – заметила я.
Пол нагнулся ко мне и пылко поцеловал:
– J’ai envie de toi
[38].
И я тоже страстно его желала. Особенно после столь долгого живительного сна. После инцидента на темной улице. В обволакивающих красках «синего часа».
