Мы дошли до железной двери. Мира попыталась открыть ее, но дверь не поддалась. Тогда она громко постучала по ней костяшками своих тонких пальцев. Спустя мгновение дверь со скрипом отворилась. Маленькая рука пролезла в туннель и вытащила Миру в дверь. Потом та же рука снова появилась. Я взялась за нее и тут же оказалась по другую сторону ржавого дверного полотна, лицом к лицу с хозяином руки – мальчишкой лет пятнадцати, в чертах которого сквозили озорство и дерзость. Он что-то сказал Мире по-арабски. Она ответила, причем тоном, дававшим понять, что его наглая реплика не произвела на нее впечатления. Затем, перейдя на французский, она объяснила мне:
– Это Мухаммед. Он считает себя моим парнем. Но это не так. Он просит сто дирхамов за то, что открыл дверь и выведет вас на улицу. Я сказала, что он получит тридцать. Мы сошлись на пятидесяти. Половину заплатите ему сейчас, половину – на обратном пути.
Потом она что-то отрывисто бросила Мухаммеду. Тот напрягся, но через несколько секунд на его лице снова появилось лукавое выражение. Увидев это, Мира закатила глаза, а потом поднесла палец к его лицу и сказала что-то, прозвучавшее одновременно как предупреждение и как угроза.
– Я сказала ему, чтоб он не вздумал с вами шутки шутить – например, просить больше денег, – иначе будет держать ответ передо мной, – объяснила Мира. – Ну все, мне пора назад. Мухаммед будет ждать вас на улице сверху. Он проводит вас по туннелю до входа в отель. Оттуда вы поднимитесь на три лестничных пролета и окажетесь в коридоре, где находится ваш номер. Если кто-то обнаружит, что вы исчезли на несколько часов, пообещайте мне…
– Ни слова о том, что ты причастна к моему исчезновению. Клянусь.
– Merci, madame, – чопорно произнесла Мира.
– Даже не знаю, как тебя благодарить.
– Не нужно меня благодарить, madame. Вы и ваш муж хорошо заплатили мне за молчание.
Кивнув и напоследок наградив Мухаммеда обжигающим взглядом, она отворила ржавую дверь и скрылась в подземелье.
Мухаммед жестом велел мне следовать за ним. Мы находились в каком-то подвале, над которым гремела музыка и раздавались ритмичные рубящие удары. Взглядом я выразила свое недоумение по поводу шума, и Мухаммед на примитивном французском объяснил:
– Mon père est boucher.
Мой отец – мясник.
Судя по всему, его хозяйство находилось прямо у нас над головами, а сам он в данный момент расчленял какую-то тушу. Мухаммед протянул руку за первой половиной оплаты, я дала ему 25 дирхамов, и он повел меня через подвал, приспособленный под скотобойню. Мусорные ведра и огромные контейнеры, как на промышленных предприятиях, с костями забитых животных. Засохшая спекшаяся кровь на бетонном полу. Зловоние от гниения останков мясных туш. Мухаммед улыбнулся, увидев, какой эффект производят на меня запахи подвала его отца. Зажимая ладонью нос и рот, я вслед за ним поднялась по каменным ступенькам в мясную лавку. На лице отца Мухаммеда – мужчины лет сорока с отталкивающими чертами и гнилыми зубами, с окровавленным топориком в одной руке – появилось ошеломленное выражение, когда я внезапно возникла за прилавком из глубин подвала. Учтиво кивнув мне в знак приветствия, он затем что-то рявкнул Мухаммеду. Тот так же отрывисто ответил ему, для пущей наглядности потирая один о другой большой и указательный пальцы. Его отец сразу как будто подобрел, даже предложил мне мятного чаю.
– Mille mercis, mais fai un rendez-vous
[66], – отказалась я.
Только вот знать бы, где я сейчас нахожусь. За несколько недель пребывания в Эс-Сувейре я научилась неплохо ориентироваться в районе сука, но базар представлял собой плотно застроенный лабиринт узких улиц, так что в любой момент можно было случайно выйти в темный переулок, где раньше не бывал. Именно в один из таких – незнакомых – переулков меня вывели сейчас. Здесь полно было зловещих теней и ни одного опознавательного знака, по которому я смогла бы определить свое местоположение. Мухаммед показал на лавку отца и произнес:
– Je reste ici.
– Mais où suis-je?
– Essaouira.
– Mais où?
– Vous cherchez où?
[67]
Я объяснила ему, что пытаюсь найти кафе, принадлежащее человеку по имени Фуад. Мухаммед тупо смотрел на меня.
– Vous ne connaissez pas Chez Fouad?
[68] – спросила я.
Мухаммед недоуменно пожал плечами.
– Aidez-moi
[69], – умоляюще произнесла я, переживая, что Фуад может подумать, будто я не вернусь, и исчезнет, не дожидаясь полуночи.
Мухаммед снова протянул руку. Я решила не спорить и полезла в карман, чтобы дать ему еще десять дирхамов. Вручить деньги я не успела. Отец мальчика выскочил из лавки и с криком бросился к сыну. В руке он держал деревянную колотушку (она была вся в крови), которой обычно отбивают мясо. Перепуганный Мухаммед юркнул мне за спину. Отец схватил его плечо и принялся яростно трясти, поливая ругательствами на арабском. Я поняла, что он заметил, как его сын потребовал у меня еще денег, и возмутился. Я попыталась вступиться за мальчика, объясняя, что спрашивала у Мухаммеда дорогу до одного кафе и что я сама предложила заплатить ему за услуги провожатого. Мухаммед, всхлипывая, перевел мои слова на арабский. Прошло несколько напряженных минут, прежде чем гнев его отца утих. Казалось, он поверил мне. Еще раз встряхнув сына, отец Мухаммеда что-то ему сказал. Мальчик перевел его слова на ломаный французский:
– Отец говорит… вы лжете, чтобы защитить меня.
– Скажи ему, что я не лгу.
И потом, действиями подкрепляя свою речь, я показала на себя и объяснила:
– Я попросила вашего сына отвести меня… – я махнула на лежащую впереди улочку, – в кафе, которое принадлежит человеку по имени Фуад. – Я изобразила, что даю ему деньги. – Я сама предложила заплатить ему за услуги. Ваш сын не просил у меня денег… – И я снова принялась жестикулировать, показывая на себя, на Мухаммеда, на свой карман, снова на мальчика, и при этом трясла головой, подчеркивая, что он не требовал плату…
Нелепая пантомима. Но мясник в конце концов мне поверил. Схватив сына за плечо, он показал куда-то вдаль и отрывистым тоном отдал приказание. Мухаммед перевел:
– Отец велит, чтобы я отвел вас в кафе Фуада.
