– Вы священник?
– Пастор. Лютеранин. С недавних пор пенсионер.
– Позвольте узнать, что привело вас в Сахару в середине лета? – спросила я.
Дитрих помолчал немного, собираясь с мыслями.
– Помнится, в одном английском романе я читал про человека, который приехал в этот уголок мира после того, как перенес большое горе. И автор писал: «Он бороздил просторы Северной Африки, пытаясь развеяться». Так вот я приехал сюда в это жаркое время года, чтобы развеяться.
– Вы тоже перенесли большое горе?
Он кивнул, снова собираясь с мыслями:
– На Рождество я похоронил жену, с которой прожил сорок четыре года.
– О боже, какой ужас. Внезапная смерть?
– Да, скоропостижно скончалась. Аневризма сосудов головного мозга. Дома встала из-за обеденного стола, чтобы взять что-то из холодильника. И вдруг испуганное лицо, дикая боль, и она на полу. Я подскочил к ней, а она уже умерла. Знаете, фраза есть: «Во цвете лет нас настигает смерть».
И я тут же добавила:
– Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху. Это из «Книги общей молитвы»
[117]. Приходится знать такие вещи, если воспитан в традициях епископальной церкви.
– Это также название и первая строчка латинского антифона
[118] Media Vita In Morte Sumus. И в поэзии часто встречается. Например, Рильке
[119] использовал это выражение в одном из своих стихотворений… а теперь вот я пускаю пыль в глаза.
– Ну что вы! Ваша эрудированность достойна восхищения. Мне приятно с вами беседовать.
– А вы надеялись, что будете беседовать со своим мужем?
– Конечно, – ответила я. На глаза снова навернулись слезы.
– Простите, что лезу в душу.
– Вам не за что извиняться.
– Хотите вина? – предложил Дитрих.
– Спасибо, не откажусь.
Он взял бутылку, еще почти полную, и налил мне вина. Тщедушная женщина принесла мне кускус. Я поблагодарила ее и извинилась за то, что по моей милости она в столь поздний час все еще на ногах.
– Pas de problème
[120], – сказала она почти шепотом и вновь скрылась в кухне.
Дитрих, к его чести, направил разговор в более нейтральное русло. Он расспрашивал меня про мою работу, интересовался, как так получилось, что я журналистику променяла на бухгалтерское дело, заметил, что, копаясь в финансовых документах своих клиентов, я, должно быть, узнаю о них массу интригующих подробностей. Я расспросила Дитриха про студенческие годы в Гейдельберге и выяснила, что у него два сына, адвокат и налоговый инспектор («Нам есть о чем поговорить»). Первый живет в Нюрнберге, второй – в Мюнхене.
Я доела кускус. После второго бокала вина меня уже трясло гораздо меньше. Но теперь мне требовалось выговориться – спокойно рассказать про свою жизнь с Полом, начиная с того, какие сомнения и тревоги относительно него терзали меня до замужества, и кончая тем, как я узнала про его чудовищное предательство и в какой кошмар это в результате вылилось.
– Честно говоря, – подытожила я в конце своего монолога, – я не уверена, что именно Пола я видела на авеню Мухаммеда V Мне казалось, я и до этого всюду его встречала. Но, когда я окликала его на улицах Уарзазата, он не оборачивался, хотя находился всего в нескольких шагах от меня. И мне не дает покоя письмо, что он оставил для меня, – письмо, в котором он намекает, что собирается покончить с собой. В минуты отчаяния я невольно думаю, что мне привиделся призрак.
– У вас нет оснований считать его умершим. Вы же сами говорили, что женщина в гостинице подтвердила, что он покинул отель перед самым вашим возвращением от его бывшей жены.
Я кивнула. Дитрих потягивал вино, размышляя.
– Здесь мне хотелось бы высказать две мысли, – наконец произнес он. – Во-первых, почему, как вы думаете, бывшая жена и довольно опасный друг, Бен Хассан, так озлоблены против вашего мужа? Одна из причин заключается в том, что на определенном уровне он вел себя как старорежимный колониалист. Он приехал в бедную страну. Использовал в своих интересах многих, с кем ему довелось общаться. Многим из них нанес непоправимый вред. Потом собрал свои вещи и был таков, сбросив с себя всю ответственность за весь тот хаос, что он здесь посеял.
Но во всей этой истории меня поражает другое – ваше отчаянное чувство вины. Он предал вас самым отвратительным образом. Вы же просто уличили его во лжи. То, что вы рассказали – как он клялся, что хочет от вас ребенка, а потом сделал то, что сделал, – это ужасно. Его поступок – надругательство над вашими чувствами, над вашей душой, и вы, на мой взгляд, избрали весьма элегантный подход, представив ему свидетельства его вопиющего преступления. Это говорит о том, что вы зрелый, серьезный человек. И то, что вы пытаетесь отыскать его с тех пор, как он исчез из Эс-Сувейры, то, что вы сейчас здесь, посреди бескрайних песков, одна, все еще пытаетесь спасти его от самого себя… Робин, словами не передать, как я вами восхищаюсь.
Мои глаза наполнились слезами. Я опустила голову, силясь не расплакаться. Дитрих взял меня за руку, ободряюще стиснул ее, словно говоря: мужайтесь.
– Все образуется, – сказал он. – Представьте, что жизнь – это лабиринт. Но вы не потеряли способность ориентироваться в его запутанных ходах. Самое страшное, на мой взгляд, это утрата надежды… и осознание, что ты ко многому был слеп.
– Да нет, я прекрасно видела, какой он… но сознательно игнорировала все предупредительные знаки, красноречиво указывавшие на то, что он не способен нести ответственность, а ведь без этого совместную жизнь не построить.
– Порой потребность надеяться в нас столь велика, что мы не замечаем другие более очевидные истины. И что еще нам остается, как не продолжать пытаться смотреть на вещи чуть более разумно?
– Как вы.
– Не переоценивайте мои возможности. У меня, как и у любого человека, есть свои недостатки и изъяны. И брак мой едва ли можно назвать идеальным.
– Он продлился сорок четыре года.
– Продлился. Но шесть лет мы жили врозь, и в течение того времени у нас были другие партнеры. Расстались мы по моей вине: я дал слабину и увлекся другой женщиной, одной из своих прихожанок. Это вызвало массу проблем и серьезно сказалось на моей карьере священника. Путь к воссоединению… то было необыкновенное путешествие. Трудное. И довольно мучительное. Но в результате мы потом прожили вместе еще двадцать удивительных лет. Потом – внезапно – она умерла. Герте было всего шестьдесят восемь. Как я обычно говорил прихожанам, которых постигла трагедия, нам не дано предугадать, что уготовано нам Господом.
