Когда час нашего общения подходил к концу, приходила Титрит. Наима целовала меня на прощание, и на следующие два часа, до ужина, я оставалась одна. Хотелось бы похвастать, что за те долгие часы, что я проводила наедине со своими мыслями, я пришла к какому-то решению относительно того, как мне быть дальше, приняла на вооружение совет Майки смириться с тем, что случилось, и идти вперед. Но зачастую итогом моих раздумий становились приступы паники. Жуткое ощущение, что я лечу в пропасть. В памяти всплывали мучительные картины того, что произошло в пустыне. Обезображенный облик моего насильника после того, как я нанесла ответный удар. Я была в ужасе от того, что меня вынудили сделать. Неужели я действительно убила человека? Меня бросало в дрожь от того, что я обнаружила в себе такую грань.
Я знала, что еще не вышла из состояния шока. Когда бы я ни задумалась о мире, лежавшем за пределами этого глухого места, куда меня транспортировали, я понимала, что не могу оставаться здесь до бесконечности. И чувствовала, что сама мысль о возвращении к жизни вне этого оазиса пока не доступна моему разумению.
Меня радовало, что дни здесь текут медленно. Я замечала, что Идир, хоть он и мог общаться со мной на примитивном французском, держится от меня на расстоянии. Он никогда не намекал, что я обуза для его семьи. Но, как женщине, мне не было доступа в его жизнь, за исключением вечерних трапез. И я не роптала на то, что меня вежливо игнорируют, мирилась и с тем, что мне приходится носить паранджу. Идир почти не разговаривал со мной за ужином, но зачастую по той простой причине, что в палатке, где мы все ели, стоял маленький телевизор с проволочной антенной, ловившей всего один марокканский канал. Поскольку электричества в нашем маленьком поселении не было, телевизор питался от автомобильного аккумулятора, который заряжался от кабеля для запуска от внешнего источника небольшого старого грузовика. На этой машине мужчины возили свою продукцию на рынок.
Однажды вечером, придя на ужин, я увидела, что все пятеро членов семьи сидят, сгрудившись, у светящегося экрана и смотрят вечерние новости. Вдруг на экране за диктором появилась фотография. Фотография белой женщины. Поскольку вещание шло на арабском языке, а изображение было не очень четким, я не сразу сообразила, что по телевизору показывают…
Наима смекнула быстрее. Вытянув шею в мою сторону, она ткнула пальцем в экран. И произнесла одно из английских местоимений, которым я ее научила:
– Ты.
Глава 22
Телерепортаж: моя фотография. Фотография Пола. Кадры с места преступления – обнесенный желтой лентой полицейского ограждения участок выжженной земли. А потом – о боже, хуже быть не может – кадры пресс-конференции инспектора полиции Муфада, яростно потрясающего моей фотографией, словно говоря: Это наша главная подозреваемая.
Ты.
Я. Объявлена в розыск.
Я. Теперь представшая перед этими добрыми самаритянами беглой преступницей. Которая объявлена в розыск в связи с исчезновением ее супруга, а также в связи со смертью еще одного человека, погибшего в пустыне.
Я судорожно соображала. Почему полиция решила, что я имею отношение к обгоревшему трупу в пустыне? Значит, выродок, помогавший насиловать меня, вернулся в Тату? И в панике состряпал историю, которую и скормил полиции? Он тревожился за своего друга, который накануне вечером познакомился с американкой и пригласил ее на романтическое свидание: предложил на рассвете покатать ее по Сахаре на арендованном ею автомобиле. Полицейские обнаружили обугленное тело его приятеля, а я исчезла бесследно, и это навело их на мысль, что в какой-то момент я набросилась на него, ситуация вышла из-под контроля, я сожгла тело и укатила в…
Нет, это полный бред. Ты приехала на автобусе. Ты не арендовала автомобиль в Тате. Работник гостиницы, в которой ты ночевала, на допросе в полиции наверняка вспомнил бы, что, когда мы поднимались в его отель, у лестницы ошивались два юных мерзавца. Тогда каким образом, почему полиция увязала труп в пустыне с исчезновением Пола… и с тем фактом, что я тоже исчезла? Против меня свидетельствовало еще и то, что я фактически сбежала из-под домашнего ареста в Эс-Сувейре, чем привела в ярость инспектора Муфада. На телеэкране он тыкал указательным пальцем в мое фото так, словно я представляла угрозу для общества или была ускользнувшим от правосудия военным преступником. Очевидно, у полиции имелась какая-то улика, позволившая связать меня с обгоревшим трупом в Сахаре.
Возможен и другой вариант: тот выродок вернулся в Тату, пытался целый день работать, но все больше и больше поддавался панике, поскольку у него был мой рюкзак, который он где-то спрятал. А потом внезапно он придумал гениальное решение проблемы. И он вернулся в пустыню, бросил мой рюкзак рядом с трупом, возвратился в Тату, сообщил о пропаже своего друга, сказав, что тот катал американку… и все, больше никаких подробностей. Как мы оказались в глухом уголке Сахары… и важно ли это, если учесть, что рядом с трупом находился мой рюкзак, неопровержимо доказывающий мою вину? Вот почему теперь меня разыскивают по подозрению в причастности к исчезновению мужа и убийству парня, чей обезображенный труп был найден в песках.
– Что они говорят? – спросила я Идира.
Он отмахнулся от моего вопроса, внимательно слушая репортаж. Меня это встревожило. Как и еще больше посуровевшие лица Майки и ее мужа. Титрит, напротив, не скрывала своих эмоций: было видно, что она потрясена и расстроена. Когда она ладонями закрыла уши Наимы, не давая ей слушать то, что говорят по телевизору, я поняла, что дело плохо.
Репортаж окончился. Иммельдин с Идиром о чем-то с жаром заспорили. Титрит попыталась вмешаться, но муж и мать прикрикнули на нее. Наима заплакала. Меня охватила паника.
– Пожалуйста, объясните, что там говорили, – попросила я Идира.
Иммельдин вдруг ни с того ни с сего рявкнул на меня, да так злобно, что Наима спряталась за мать.
– Вы идите, – обратился ко мне Идир. – Поесть мы вам принесем.
– Позвольте, я объясню…
– Идите!
Я обмотала лицо платком и вернулась в свою палатку, находившуюся на удалении всего нескольких метров. Страх перерос в безумный приступ паники. Словно помешанная, я мерила шагами крошечное пространство. Воображение рисовало самые чудовищные сценарии, в том числе и такой: Идир с Иммельдином сдают меня полиции и я оказываюсь в грязной камере, где регулярно подвергаюсь издевательствам со стороны охранников, а инспектор Муфад из Эс-Сувейры устраивает мне ночные допросы, чтобы сломить меня, и я в конце концов подписываю признательные показания, сознаваясь в том, что в порыве ярости я убила Пола на берегу океана, а тело его утопила, и что я согласилась на ночную увеселительную поездку с двумя чудовищами и, когда один из них позволил себе небольшую вольность, я разозлилась и…
Прекрати это безумие, шикнула я на себя. Но мой мозг был слишком воспален. В те мгновения, когда ко мне возвращалась ясность мысли, я твердила себе, что это наконец-то проявились последствия психологической травмы, которую я получила в результате изнасилования и старательно подавляла в себе. Но эти мгновения просветления длились доли секунды и тонули в рыданиях. В голове мелькали ужасные картины моего детства, когда нашу семью выселяли из домов и квартир, а вместе с этими тяжелыми воспоминаниями пришло и осознание: Опять то же самое. Меня вынуждают покинуть место, где я чувствовала себя в безопасности. Меня вынуждают покинуть семью, которая меня приютила и одарила своей любовью и благоволением – никто и никогда еще не был так добр ко мне. Теперь эта моя новая семья отвергнет меня, вышвырнет в злобный мир, который проглотит меня сразу же, как только я шагну за пределы этого маленького оазиса.
