— Я сделала этот снимок в кабинете мужа. В тот день он сказал, что отныне мне запрещено находиться в наших домах одновременно с ним. Приказал прислуге собрать и упаковать мои вещи и отправил их на другой адрес, как будто служанку за дверь выставил!
Мне было знакомо чувство, о котором она говорила. Наверное, именно поэтому я все-таки взяла телефон, провела пальцами по экрану, то увеличивая, то уменьшая изображение.
На фотографии в сепии была изображена мастерская художника с огромным арочным окном, выходящим, судя по всему, на Гранд-канал, у окна стоял креденца, рядом с ним — диван с жесткой спинкой, покрытый узорчатым шелком. Над диваном висел рисунок в рамке. Я увеличила его — портрет женщины. Бюст, полупрофиль, локти разведены в стороны, как будто она на что-то опирается. Волосы в беспорядке, взгляд опущен, сдержанные линии, более темная, тщательно проработанная голова как будто была выполнена в другом цвете, хотя сам рисунок, кажется, черно-белый — на старой фотографии различить было сложно. Рисунок выглядел помятым, но, возможно, тут давало о себе знать стекло рамы или качество полотна.
— Это фото сделано в тысяча восемьсот девяностые годы в одном пансионе здесь, в Венеции! Это тот самый рисунок!
— Знаменитый Караваджо?!
Я пристально вгляделась в изображение, поднеся телефон к глазам, потом отодвинула подальше, потом снова приблизила. Неровная поверхность рисунка напоминала материю…
— На ткани?! — спросила я.
— Лён. Так написано в примечаниях, но я не успела прочитать все.
— В примечаниях?
— К фотографии прилагалось письмо, но у меня не хватило времени его сфотографировать. На фотографии видно, что этот рисунок был здесь сто лет назад, что он настоящий, что он существует! — сказала она с параноидальной уверенностью в голосе.
— Что еще вы запомнили?
— Набросок, мелом с каким-то маслом. Я запомнила, потому что по-английски это как-то странно звучало… «С каким-то маслом»…
— Извините, Елена, но это все ничего не значит. Фотографии для провенанса легко подделать — это классика жанра. В Германии была одна пара, которая занималась этим на протяжении многих лет! Вы показываете мне какое-то фото Викторианской эпохи, чтобы доказать, что этот ваш мифический рисунок не новодел. Ну хорошо, допустим, фотография подлинная, но этот портрет все равно подделка! Возможно, вы действуете из самых лучших побуждений и действительно верите в то, что говорите, но вам стоит отказаться от этой идеи. Честное слово! Вот, прочитайте сами! — сказала я, протягивая ей телефон со статьей из журнала.
Несмотря на расхожее мнение о том, что Караваджо побывал в Венеции во время своего путешествия из Рима в Милан в 1592 году (Provorsi et al 2001; Filicino 1990), гипотетическая возможность такого визита была с высочайшей долей вероятности опровергнута (Raniero 2003) по причине того, что основывается лишь на «вымышленном влиянии» (Raniero, ibid), что неудивительно, принимая во внимание миланского учителя художника Петерцано. Проще говоря, никаких доказательств пребывания Караваджо в Венеции не существует.
Елена посмотрела на меня долгим взглядом, а потом опустила глаза, и я даже пожалела, что так жестоко обошлась с ее «Пино гриджио».
— Сегодня я уезжаю из Венеции. Пожалуйста, отправьте мне это фото. И если несложно, запишите мой телефон.
— Мне жаль, что так вышло, Елена, честное слово…
С ее лица моментально улетучились следы опьянения, а вместе с ними и мягкость. Она наклонилась ко мне и произнесла резко и холодно:
— Нет, это мне вас жаль. Думаю, вы прекрасно понимаете, что с вами случится, если вы не найдете картину. Вы молоды, у вас впереди еще долгая, долгая жизнь. Как вы хотите ее провести? Здесь? — спросила она, театрально указав рукой на уже ставший мне родным, но в то же время каждый раз поражающий своей красотой вид. — Или в тюрьме?
— У вас на меня ничего нет, Елена.
— Может, и нет, а может, и есть. Но как бы я с вами ни поступила, поверьте мне, вы будете умолять меня об этом, если мой муж доберется до вас первым.
Я почти физически ощутила, как у меня резко расширились зрачки. Звон вилок и ножей и разговоры на множестве разных языков внезапно показались мне оглушительно громкими. Вот он, тот самый адреналин, который я почувствовала с Элвином, почти экстатический уход от реальности, и это будет продолжаться до тех пор, пока дело не будет сделано и я не приду в себя, глядя на то, что натворила. Я впилась ногтями в ладони. Джудит, не забывай о последствиях! Усилием воли я прикрыла глаза, ленивым жестом протянула Елене рабочий телефон, чтобы она переслала себе фотографию, а потом записала ее номер.
— Думаю, вы скоро мне позвоните, — сказала Елена, беря в руки сумочку и шляпу. — Вот увидите! Берегите себя.
Я посмотрела ей вслед. Твердая походка алкоголички со стажем. Не обращая внимания на возмущенные возгласы американской пары за соседним столиком, я достала сигарету и прикурила. Потом стала нервно крутить в руках телефон, как какой-нибудь подросток. А потом в ожидании счета я еще раз взглянула на фотографию, вошла в «Гугл» и открыла карту Гранд-канала. Вид из окна — я обратила внимание, что, кроме гондол, других лодок там не было, — напоминал угол Палаццо Грасси, а значит, этот пансион, скорее всего, находился в одном из зданий напротив. Найти будет несложно. Я просмотрела список палаццо, проверила их все, один за другим. Сейчас там везде были отели. Может быть, квартиру на фото не так уж и сложно отследить? Ну просто для того, чтобы убедиться в том, что этой фотографии никогда не существовало? Это в любом случае не помешает: если я позвоню Ермолову, то могу использовать информацию в качестве козыря и рассказать ему, что его чертов Караваджо — подделка. Тогда, возможно, мне удастся от него избавиться. К тому же, неохотно призналась я себе, я получу огромное удовольствие, сообщив ему такую новость.
Я подумала о Маше и об армии ее боевых подруг. Все их бесчисленные родственники работали в гостиничном бизнесе. Вдруг кто-нибудь из ее знакомых поможет мне найти изображенный на фотографии отель?
Я позвонила в домофон, но Маша не ответила, поэтому я порылась в сумочке, нашла клочок бумаги и неуклюже присела на корточки, чтобы на коленке написать ей записку. У входной двери записку оставлять не хотелось, но после ограбления ее начали запирать, поэтому я стала звонить всем соседям подряд, пока кто-то из них не впустил меня.
Тишина не есть величина постоянная. Тишина может быть разной: тишина телефонного звонка в пустом доме, тишина в комнате, где кто-то спит. Тишина на площадке Маши показалась мне звенящей, как будто из воздуха за слегка приоткрытой дверью просто взяли и удалили все звуки. Тишина неосязаемого ощущения потери. Одетая в черное Маша лежала навзничь на потертом персидском ковре, одна рука тянулась в сторону окна. Она пыталась доползти до окна и позвать на помощь? Багровая рана на правом виске напоминала розу, нарисованную на сильно напудренной бледной щеке. В своем ярком цветастом платке Маша казалась такой миниатюрной, похожей на сломанную матрешку, отброшенную в сторону капризным ребенком. При падении юбка задралась, открыв тонкие ноги в плотных бежевых колготках. Обычно в квартире пахло заваркой и жиром, но теперь воздух пропитался резким запахом мочи. Несколько ударов сердца, показавшихся мне бесконечными, я беспомощно смотрела на нее, понимая, что она уже никогда не будет дышать, никогда не пошевелится. Тот, кто взялся за эту работу, наверняка довел ее до конца. Я знаю, как выглядит искореженная, бесчеловечная пустота смерти.
