Локтем я нажала на дверную ручку и вошла в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь. Встала на колени, аккуратно опустила Маше платье, взявшись за подол двумя пальцами. Пусть она хотя бы выглядит пристойно. Она лежала на чем-то твердом, частично закрытом черным нейлоном ее платья. Я вытащила предмет и тут же отдернула руку, как будто обожглась: там оказалась икона, та самая Мадонна, которая пострадала в тот раз, когда кто-то проник в Машину квартиру. Половина лица Мадонны была оторвана.
Я осторожно обошла вокруг тела бедной Маши, зашла на крохотную кухню, взяла полотенце и обернула вокруг правой руки. Потом ощутила какое-то странное шевеление под ребрами, но тут же подавила его, как приступ кашля. Обернутой полотенцем рукой я осторожно открыла Машину пухлую сумочку из потертой кожи, которая стояла на расписной табуретке рядом с дверью, и достала оттуда потрепанную записную книжку в обложке из синей кожи. Я видела ее и раньше. Маша записывала туда телефоны учеников и отмечала оплату занятий. Я всегда платила ей наличными, поэтому единственным, что могло бы указать на факт нашего знакомства, был мой номер, но и такую улику оставлять было нельзя. Меня уже начинало трясти, я хватала ртом воздух, но все-таки засунула записную книжку себе в сумку и вернула полотенце на место. В голове мелькнула мысль о том, что ей все равно уже не помочь. Рано или поздно кто-нибудь найдет ее, ведь сейчас стоит такая жара.
12
А потом я побежала. Мимо сувенирных крокодилов, груды поддельных дизайнерских сумок, стоек с масками и стеклом, кляня Венецию за то, что здесь нет такси и так много народу, я бежала привычной дорогой до галереи, а мысли мелькали чуть ли не быстрее, чем ноги, потом на бегу нашарила в сумке ключи около морского вокзала Сан-Базилио, в отчаянии подняла металлические жалюзи, а затем… Затем я задохнулась от того, что увидела, и пулей вылетела на улицу, чтобы прийти в себя. Через некоторое время я осторожно вошла внутрь, снова опустила жалюзи и заморгала, привыкая к темноте. Весь пол завален бумагами и осколками разбитого стекла. Мой любимый стол измазан краской, которую я закупила для стен, и синими чернилами, которыми я от руки выписывала накладные. Материалов им досталось немного — как я уже говорила, люблю аккуратность и порядок, — но среди разбитого стекла и вороха бумаг блестели осколки крошечных чашек для эспрессо, которые я хранила для посетителей, оранжевые стаканы для воды и кувшин «Венини», все необходимые для моей работы инструменты были разбиты и разбросаны. Пустое пространство, еще недавно сиявшее красотой, мое маленькое королевство, теперь казалось совсем крошечным и зловещим. На автомате я предприняла жалкую попытку навести порядок, но вскоре бросила это дело. Вещи, которые я выбирала с такой любовью, сброшенные со своих мест и разрушенные, превратились в груду мусора. Обведя взглядом этот хаос, я поморщилась, открыла нижний ящик и с облегчением закрыла глаза. Пистолет на месте!
Работали, судя по всему, быстро. Они ничего не искали, просто хотели припугнуть. Пистолет Монкады лежал на своем месте, в потайном отделении нижнего ящика. Я достала его, стараясь не запачкать оружие липкой краской, и засунула в сумочку. Довольно долго я просто стояла и смотрела на крах того, что казалось мне самой заветной мечтой. Я и не такое видела. Более опытная галерейщица, возможно, просто достала бы помаду и написала бы на одном из разорванных каталогов название инсталляции, прикрепила вывеску на дверь и смогла бы еще и денег заработать на этом бардаке, но у меня уже не хватало терпения на все эти богемные шуточки. В тусклом искусственном освещении галерея напомнила мне хранилище в Лондоне, где мы с Дейвом проводили столько времени рядом с картинами, но, кроме света ламп, больше мне здесь не принадлежало ничего.
Я не сразу смогла смириться с этой четкой, совершенно поразительной мыслью. Глядя на разрушенную галерею, я ощущала вовсе не гнев, а облегчение! Мое бессознательное любит бить по больным местам, поэтому тут же подбросило мне еще одну идею: пора уже признаться себе — Элизабет Тирлинк до смерти мне надоела! Люди Ермолова разбили раковину, в которую она пряталась, и внезапно я с облегчением неожиданно для себя самой осознала, что Элизабет Тирлинк — дешевая подделка. Может, некоторым идиотам, любящим скупать современное искусство, она и казалась настоящей, но не мне. Я изо всех сил старалась стать ею, но всегда чувствовала себя неуютно в этой роли. Элизабет, мое детище, была типичной европейкой, состоятельной, но небогатой, имела непонятно какое образование, была чудовищно корыстолюбива — в общем, представляла собой сочетание всех тех черт, которые так презирала Джудит Рэшли. Меня беспокоило, что модель моего будущего «я» на самом деле оказалась всего лишь очередной Анджеликой Бельвуар.
Надо сказать, я хорошо поработала. Настолько хорошо, что мне было невыносимо видеть результат.
После того, что случилось, «Джентилески» вряд ли когда-нибудь вернется в бизнес. Тем не менее я еще не была готова признать этот факт. Какое-то время я собирала остатки карьеры Элизабет в три пластиковых мешка для мусора, потом поставила их в лодку-мусоровоз, как положено добропорядочной венецианке. Жалюзи я оставила закрытыми, повесила на дверь изнутри табличку «Закрыто». Громилы Ермолова разбили все замки — наверное, просто молотком, — но я засунула руку в почтовую щель и задвинула щеколду. С улицы не было видно ничего, что могло бы привлечь излишнее внимание или возбудить подозрения.
Затем я, разумеется, пошла в банк. Обналичила именной чек на десять тысяч евро, а потом еще один на ту же сумму, но выписанный уже на «Джентилески». В квартиру я вошла с пистолетом в руках. «Каракал F». Из этого пистолета Монкада пытался застрелить Рено в ночь убийства на площади Одеон. Вообще-то, я планировала избавиться от него вместе с остальными уликами — ну, если честно, вместе с головой Рено, — положить в спортивную сумку «Декатлон», которую я выкинула в Сену, но в последний момент вытащила. Рено я проводила в мир иной с помощью «Глока-26», которым меня заботливо снабдил Дейв, тот же пистолет помог мне разобраться с Жюльеном, владельцем секс-клуба, но этот экземпляр я выкинула в окно ночного поезда на Амстердам. «Каракал» весит немного, чуть больше семисот граммов, мало того, у него еще и съемный предохранитель, поэтому его можно легко разобрать. Я хранила этот пистолет у себя в галерее с полной обоймой пуль восемнадцатого калибра. Монкада не успел сделать ни одного выстрела, прежде чем Рено задушил его. На пороге я защелкнула магазин и прицелилась, представив себе, как в проеме появляется русский громила, с головы до ног покрытый татуировками. Прицелиться и нажать на курок. Но нет, похоже, мои призраки взяли выходной. Я достала свой старый паспорт из бельевого шкафа и как будто успокоилась, в квартире к этим штучкам я уже привыкла. Потом решила взять с собой оба паспорта. Элизабет может мне еще пригодиться, но теперь я некоторое время снова побуду Джудит.
Вещи были уже собраны — два черных лакированных чемодана «Римова» на четырех колесиках всегда стояли у меня наготове в гардеробной. «Римова» тяжелые сами по себе, но у них есть съемная подкладка на молнии, которую можно использовать как тайник. В каждом чемодане у меня был упакован универсальный гардероб, с помощью которого я могла создавать множество разных образов, а также полный комплект для занятий спортом и косметика. В первом чемодане одежда была в основном в стиле «зайки плейбой» — такие вещи мне понадобились бы, если бы я собиралась затусить с кем-нибудь вроде Таге Шталя, а во втором — более сдержанные и практичные, насколько такое описание вообще уместно для моего гардероба. Подумав, я открыла второй чемодан, приподняла аккуратно сложенную одежду, сунула за подкладку пистолет и пачку наличных, а потом закрыла кодовый замок, набрав шифр. Затем я на автомате прошлась по квартире, закрыла ставни, убрала все из холодильника, вынесла мусор, попутно продумывая очередной план дальнейших действий. В какой-то момент я остановилась и отправила Дейву сообщение:
