Арчибальд так и не приезжает в Эдинбург, а я не ищу его во дворце. Я уже привыкаю относиться к нему как к стае диких уток, которая поднимается в воздух, как только начинает холодать. Он просто приходит и уходит, и никто не знает, почему и зачем он это делает. Во всяком случае, я этого не знаю.
Когда осень вступила в свои права и листья на серебристых березах пожелтели и задрожали на пронзительном ветру, а дуб сбросил свою листву нам под ноги, во время прогулки вдоль серебристых вод озера я получаю потрепанный дальней дорогой конверт из Франции. В нем лежит письмо от самого герцога, отсутствующего регента, который высказывает свое намерение еще немного задержаться во Франции. Он не объясняет причины такого решения, но я склонна считать, что он стал заложником мирного соглашения, заключенного моим братом с королем Франциском. А пока герцог изящно рекомендует мне обратиться в совет лордов как назначенный им лично исполняющий обязанности регента. Я должна снова стать регентом, я могу занять его место.
Я тронута тем, с какой добротой написано его письмо. Наконец-то нашелся человек, который думает о благе королевства. Разумеется, это верное предложение, потому что погибший король сам желал видеть меня регентом, и я сама хочу им быть. Кто станет лучшим регентом, чем мать короля? Всякий, кто видел, как моя бабушка правит Англией, будет готов поклясться, что нет лучшей кандидатуры на управление королевством, чем мать короля. Олбани предельно ясно показывает, что Арчибальду не должно быть места в совете и что он считает его шпионом Дакра. Стоило Арчибальду взять хотя бы один английский шиллинг, и он навсегда лишился доверия Шотландии. Что самое удивительное, я, английская принцесса, признана более независимой от влияния моего королевства. Я приму это предложение. Оно сейчас наиболее верное, хоть и связывает меня союзом с французами. Но это еще не все. Олбани предлагает мне свою помощь взамен на то, что я приму на себя обязанности регента. Он собирается ехать в Рим, где он имеет большое влияние на Ватикан. Пока он регент Шотландии, все шотландские церкви получают большие преимущества. И поскольку он уважаем церковью и может встретиться с самим папой римским, он предлагает помочь с получением развода с Арчибальдом. Если мне будет угодно. Если я считаю, что мой муж бросил меня ради другой женщины, и хочу освободиться от брака с ним.
Мне вдруг кажется, что я оказалась в своей любимой комнатке на верхушке башни и наконец могу глотнуть свежего воздуха. Я могу обрести свободу. Я могу противостоять Екатерине и наказать Арчибальда за открытое прелюбодейство. Екатерина может сколько ей угодно терпеть своего неверного мужа и делать вид, что никаких бастардов нет и не было, но я этого делать не буду. Она может быть лучшей женой, чем я, принимая и прощая все грехи, которые совершает ее муж, но я стану лучшей королевой и возьму власть, принадлежащую мне, в свои руки. А там будет видно, чья репутация окажется крепче.
С огромной радостью и облегчением я пускаюсь в размышления. Пусть Арчибальд остается мужем Джанет Стюарт, я отдаю ей его. Но я не стану его ступенью к получению регентства, его мостиком к опеке над моим сыном. Пусть он радуется своей Джанет и дочери-простушке, а я буду регентом Шотландии, но уже без него, и моими помощниками и советниками в правлении будут французы, а не англичане. Я отнесусь к надеждам моего брата с тем же презрением, с каким он отнесся к моим, и не стану посвящать свою жизнь любви к моим сестрам. Пусть Екатерина отказывается от меня, и Мария занимается модными арселе, и если судьба поворачивается так, что я лишусь сестер, то так тому и быть. Я – миледи мать короля и регент. А это уже значительно больше, чем сестра и жена.
Эдинбургский замок,
Шотландия, весна 1520
Наконец, принятая лордами как регент Шотландии и глава совета лордов, я получаю возможность въехать в Эдинбургский замок, чтобы встретиться с сыном. Я могу здесь даже остаться, если того пожелаю, потому что лорды больше не боятся, что я увезу сына в Англию, и не думают, что я отдам клану Дуглас ключи от замка. Понемногу они начинают мне доверять и видят мою решимость сделать моего сына королем страны, у которой есть шансы выжить. Вместе мы приходим к соглашению, что Англия – не самый спокойный сосед, а самый близкий и самый опасный. Они понимают, что я разочарована тем, что самым большим английским влиянием на Шотландию оказывается не правление английской принцессы, стремящейся к миру, а подрывная деятельность лорда Дакра. Со временем мне удалось убедить их в том, что Арчибальд выступает не от моего имени и является моим мужем разве что по имени, из чего следует, что ему нельзя доверять решение вопросов, связанных с моими делами. Мы разошлись, и этот факт становится известным всем. Лорды осторожно ставят меня в известность о том, что Арчибальду должно быть предъявлено обвинение в измене за его действия, направленные против интересов Шотландии, и за шпионство в пользу моего брата. Я киваю. Им больше не нужно ничего мне говорить, я и так знаю, что Арчибальд предал не только свою жену, но и свою страну.
– Вы согласны с тем, что мы выпустим приказ о его аресте за измену? – спрашивают они меня.
Я задумываюсь. Наказанием за измену является смерть, если только обвиняемый не получает помилование. С внезапным приливом страсти я думаю о том, что Ард может просить меня о помиловании, и тогда у меня будет право решить этот вопрос по своему усмотрению. Может быть, я его и прощу.
– Арестуйте его, – велю я.
К моей величайшей радости, меня пускают туда, где живет мой сын, и я могу присутствовать вместе с ним на его занятиях и слушать, как он учится, и играть, когда у него есть свободное время. Мы встречаемся рано утром, перед завтраком, на крепостной стене, чтобы отрепетировать комическую пьесу из трех частей, которую написал Дэвид Линдси. Мы с Яковом и Дэвидом превратились в актеров собственной маленькой пьесы, которую собираемся показать двору после ужина, и как только поднимается солнце и начинает топить снег на склонах крыш, мы приступаем к репетиции. Пьеса построена по мотивам басни о лисе и винограде. Сначала Дэвид, потом Яков, а потом я по очереди садимся на край стены и читаем стихотворение, обращаясь к воображаемой грозди винограда, висящей слишком высоко, чтобы можно было достать, вынуждая персонажа всячески убеждать себя в том, что этот виноград ему не нужен. Дэвид делает это особенно смешно, потому что он изображает шотландца, и заявляет, что виноград вообще английский и продается за неслыханно высокую цену, за которую можно продать не только эту гроздь, но и лозу, и стену, на которую она опирается, землю, на которой растет, дожди, которые ее поливали, и солнце, которое на нее светило. Яков покатывается со смеху все время, пока не наступает его очередь, и тогда разыгрывает свою часть, по-французски, говоря, что виноград, безусловно, хорош, но не настолько хорош, как в Бордо, и что ничто не может сравниться с виноградом из Бордо, и что если бы у нас была хоть капля разума, то мы вырубили бы свою лозу, чтобы построить лодку и отплыть в Бордо, чтобы купить там виноград. Когда наступает моя очередь, я начинаю прохаживаться вдоль стены, довольно сносно имитируя напыщенное бахвальство Томаса Дакра, как вдруг слабый блеск металла внизу приковывает мое внимание. Я спрашиваю:
