– Мой брат! – В это мгновение гнев превратился в жалость к себе, я бросаюсь к нему и внезапно оказываюсь в его объятьях. Его сильные руки обвиваются вокруг меня, а я рыдаю на его груди, обтянутой нарядным камзолом. Он покачивает меня, словно я – обиженный ребенок, гладит мои волосы и шепчет что-то успокаивающее.
– Ард, Ард, они посрамили меня, они всегда, всегда так делают. Они сделали из меня дурочку, они поставили себя выше меня, как всегда! Как всегда! А я надеялась, что теперь буду в безопасности, что я буду хорошей королевой для Шотландии и что помогу…
– Моя дорогая, любовь моя, моя королева, – говорит он, и его слова звучат, как волшебная песня. Он укачивает меня в своих руках, качаясь вместе со мной. – Любимая моя, милая моя, моя драгоценная.
– Правда? – спрашиваю я, потом срываюсь снова: – Как они посмели так поступить со мной! Вместе, сговорившись!
Я слышу, как из-за моей спины доносится звук закрывшейся за Джоном Драммондом двери. Скрежет ключа, поворачивающегося в замке, чтобы оградить нас от чужого вмешательства, я уже почти не замечаю. Ард укачивает меня в своих объятиях, целует мои мокрые от слез веки, дрожащие губы, шею, грудь. Потом он усаживает меня на сиденье на подоконнике, накрывая мои губы своими. Я ощущаю сладость поцелуя, вздрагиваю от его прикосновений, а затем, почти изумляясь себе самой, чувствую, как откидываюсь на сиденье, поднимаю юбки и выгибаюсь навстречу ему. «Арчибальд», – шепчу я, и он овладевает мной и никуда не отпускает. Я слышу собственные всхлипывания, которые постепенно переходят в стоны, а потом в радостный крик. И тогда я вдруг осознаю, что мне нет никакого дела до моего самовлюбленного брата и до тщеславной сестры, Людовика Французского или кого бы то ни было.
Приходская церковь Киннул,
Перт, август 1514
Мы должны пожениться, немедленно. Разумеется, мы должны это сделать. Мы должны пожениться, потому что мною впервые в жизни овладела всепоглощающая страсть, и она придает мне столько сил, что я могу петь, танцевать и летать. Это мое лето. У меня никогда еще не было таких сезонов, чтобы я так полно ощущала себя женщиной, когда наслаждалась в себе всем, от тока крови в моих жилах до тепла собственной кожи. Я влюблена в себя, в свои полные груди, гладкое молодое тело, тепло и влагу, которую источают самые сокровенные его части. Это мое время, никогда еще я не была любима мужчиной сама по себе, а не в качестве залога соглашения между двумя королевствами. Я сама выбрала этого мужчину, этого поразительного, привлекательного, очаровательного, восхитительного мужчину, который дарит мне такое удовольствие, что я просто не могу расстаться с ним ни днем, ни ночью.
Как только я просыпаюсь утром, ощущая томление страсти, я желаю видеть его немедля. Двор уже привык к новому распорядку дня: теперь мы отправляемся на заутреннюю службу очень рано, и он должен непременно стоять возле моего кресла, чтобы я могла видеть его даже тогда, когда мы не можем разговаривать. Пока священник служит мессу, я закрываю глаза, словно в молитве, на самом деле мечтаю о том, как он меня поцелует и как прикоснется ко мне, когда мы останемся наедине. Мне кажется, что у меня жар, так я горю от страсти. Во время завтрака он должен стоять возле меня и нарезать ветчину и холодную говядину, и сейчас я съедаю кусок за куском просто ради того, чтобы он снова склонился надо мной, чтобы подложить мне еще. Иногда его рука касается моего плеча, и когда я поднимаю на него глаза, то замечаю, что он смотрит на мои губы, жаждет поцелуя. Когда мы куда-то выезжаем верхом, его конь обязательно должен идти рядом с моим, и он – единственный человек, с которым я желаю разговаривать. Любого, кто в этот момент ко мне обращается, я воспринимаю как нежелательную помеху, и я с трудом дожидаюсь, пока этот человек не уходит. Мы едем плечо к плечу, так близко, что наши колени соприкасаются и он может протянуть руку и коснуться моей, затянутой в перчатку. Я танцую только с ним и не выношу, когда он приглашает кого-то другого. Когда танец вынуждает нас сменить партнеров и я вижу, как он касается чьей-то руки, я немедленно ощущаю волну неприязни к этой женщине и возмущения от мысли, что она смеет являться к моему двору и привлекать к себе внимание.
Меня больше не интересуют государственные дела, и я даже не читаю письма от лорда Дакра, смеющего читать мне нотации о том, что составляет интересы Англии. Мне нет никакого дела до Екатерины и того, как протекает ее беременность, до Марии и ее помолвки. Скорее о ней и о том, как она опозорила данное ею слово, я вообще слышать не хочу. Они далеко, и им нет никакого дела до меня, так зачем же мне беспокоить себя их заботами? Я забываю о совете лордов, о своем королевстве, даже о моих мальчиках, подчиняя все одному сжигающему меня желанию: быть с ним.
Это любовь, и я поглощена ею. Я и представить себе не могла, что так бывает, не ожидала познать ее. Перечитываю баллады, чтобы сравнить мои чувства с тем, о чем пели трубадуры, и велю своим музыкантам петь о любви и страстном томлении.
Интересно, Генрих чувствовал то же самое к Екатерине? Он вообще мог чувствовать что-либо подобное? Может, именно это всепоглощающее желание заставило его не обращать внимания на те ее черты, которые так неприятны мне? И могла ли моя глупенькая сестра Мария испытывать то же непреодолимое влечение к Чарльзу Брэндону? Могла ли Мария, при всей ее молодости и глупости, ощущать то же, что я чувствую к Арду? Если могла, то мне искренне жаль ее. И уже не потому, что мне достался мужчина лучше, чем ей, что действительно так, а потому, что она вынуждена выбирать самоотречение и одиночество, в то время как я, обладая благословенной свободой, могу выйти замуж за того, кого люблю. Я никогда бы не смогла отказаться от него. И если она чувствует то же, что и я, то и она не сможет отказаться от Чарльза Брэндона, чтобы выйти замуж за короля Франции. Это просто разобьет ей сердце. Хвала небесам, что мне не пришлось идти по этому ужасному пути!
Вместо этого на рассвете нас встречает кузен Арчибальда, настоятель Данблейна, и открывает дверь в свою часовню. Я иду к алтарю в зеленом платье с распущенными волосами, словно я все еще невеста-девственница. А почему бы нет? Ведь так поступила Екатерина во время своего второго венчания. От голоса певчего, поющего псалмы, сладостно сжимается сердце, а первые солнечные лучи, падающие на пол сквозь высокие арочные окна, словно символизируют лежащий перед нами путь, осыпанный золотом и напитанный теплом.
Когда я узнаю, что у Арда нет кольца, то со смехом снимаю с правой руки одно из своих, и Ард возвращает его мне, надевая на место обручального. В этот момент я совершенно не думаю ни о Карле Кастильском, ни о рубине. Настоятель проводит причастие, и мы преломляем хлеб и принимаем вино. Служба была наполнена такой святостью и чистотой, что когда мы тихо выходим из часовни, я преисполняюсь благодарностью небесам за то, что и он, и я свободны, что мы оба молоды и красивы, что Господь благословил нас здоровьем и страстью друг к другу, и теперь эта страсть освящена узами брака. Я думаю, что теперь мы будем счастливы по-настоящему и навсегда, потому что я вышла замуж за молодого мужчину, который мог ухаживать за кем угодно, но полюбил именно меня. И выбрал он меня ради меня самой и любит во мне именно меня, а не титул или состояние. Мне даже кажется, что он – первый человек после Артура, который любил во мне меня.
