– Странный выбран момент, – он бьет каблуком в одно и то же место, выдавливая в земле полумесяц.
– Думаешь, он поцеловал меня из-за того щита?
Друг пожимает плечами.
– До щита же не целовал.
– Да это была просто дурацкая выходка на вечеринке. Она ничего не значит.
Майкл смотрит на меня так, будто заглядывает в душу. Он прекрасно знает: я произношу реплику, которую считаю наименее рискованной с точки зрения публичного унижения. С каждой секундой становится все темнее.
– Просто он недостаточно умен для тебя.
– Он умный.
– Не согласен.
– Майкл, у него весь класс по струнке ходит. Даже не знаю, кто его обожает сильнее – девчонки или парни.
– Тошнотворный портрет будущего лидера класса. Слишком уж он рвется во всеобщие любимчики.
– Это еще не значит, что он болван. Просто он прагматик.
– Решение вести себя глупо ради популярности – дикость, значит, он все-таки болван.
– Да не ведет он себя глупо, скорее никого не хочет обидеть.
– Обидная для меня точка зрения.
– Он ладит со всеми, даже с теми, кто сечет в математике.
– Он обхаживает ботанов и азиатов, чтобы получить их голоса. Примитивная и очевидная тактика.
– Только для тебя. А по-моему, он знает, как вести себя с людьми, чтобы в его присутствии никто не смущался. Он никому не угрожает.
– Это слабость.
– А я бы назвала это гибкостью.
– Увидим.
– Звучит зловеще.
– Нет, я в прямом смысле: мы же будем наблюдать за ним с близкого расстояния весь семестр.
– Верно.
– Знаешь, Холли часто на него поглядывает.
– Она на всех поглядывает. И на тебя тоже.
– Но недолго. Я смотрю на нее в ответ. И обыгрываю ее в гляделки.
Точно, я вспоминаю: «Этот твой странный дружок, – говорит Холли, – чего это он на меня уставился?» Может, ты ему нравишься. «Заткнись! У него что, не все дома?» Просто он очень умный. «Очень странный». Хватит повторять одно и то же. Признайся, он симпатичный. «Может быть».
– А я до сих пор не могу опомниться после того, как увидел тебя на перекрестке.
– Вот и я тоже. По крайней мере, здесь его нет.
– Тебе хотя бы понравилось?
Вопрос в точку. Толпы народу, сплошные «дорогуши», макияж, жара, ожидание, всюду так и сыплются слова с корнем «греб» – глаголы, существительные, прилагательные, – но небрежно, по-дружески, и единственный островок спокойствия в этом хаосе – Биб, да и то большую часть времени она приклеена к какому-нибудь девайсу. Скажу прямо: это был самый странный день в моей жизни, я находилась в центре внимания, но вместе с тем меня как будто там вообще не было. Как будто я могла разодрать на себе кожу, вылезти из нее, отойти в сторону, осмотреться, и никто бы ничего не заметил.
– Было замечательно – если тебе нравится, когда тебя тянут, дергают, толкают, расчесывают, брызгают лаком, пудрят, а затем заставляют сидеть смирно, пока все вокруг еще миллион лет суетятся и настраивают свет. В общем, игра на вылет между скукой и смущением.
Неужели только сегодня утром я рассказывала Холли (уже в который раз – она прямо наслушаться не может!), Пиппе и Тифф Симпсон, как это было шикарно? Как визажистка хранит все свое добро в огромном трехъярусном металлическом сундуке. Как у нее нашлись всевозможные оттенки основы «Бобби Браун», и она смешивала их на тыльной стороне собственной руки. Как банкетная служба доставила потрясающие суши, крошечные тарталетки с заварным кремом и маракуйей и мини-бейглы с ростбифом; как платье, в которое меня нарядили, разрезали сзади и склеили тканевой лентой, чтобы оно лучше сидело; как из-за фена, которым ассистент, лежа на полу, раздувал мои волосы, я вытянулась во весь рост и распрямилась; как стилист предложила мне сходить на перекур, а визажистка заявила: «Никуда ты не пойдешь», а потом сжалилась и рассказала, что лучше всего ходить в «Угар» и «Каталину», как будто я знатная тусовщица, а не жалкая лузерша, не окончившая десятый класс.
Невероятно, но обе версии были почти на сто процентов правдой.
– А ресницы у тебя стали темными.
– Это тинт, краска такая. Ты что, все-все замечаешь?
Мы направились обратно в быстро меркнущем свете.
– Биб – ну, крестная, – сказала, что ни в коем случае не отпустит меня в лагерь без накрашенных ресниц.
– Чудеса.
– А Холли сделала лазерную эпиляцию ног. И подмышек. И линии бикини.
– Еще чудесатее, – Майкл втихомолку удивляется девчачьей суете вокруг одежды, макияжа и внешности, но ему хватает ума, чтобы не распространяться об этом.
– А ты чем занимался?
– Бегом, правда, немного. Подумал, что приехать сюда подтянутым не повредит.
– Да уж, полезнее эпиляции. Умираю, как есть хочется. Тебе здесь хватает еды, которая сама на себя похожа?
– Хватает. Но аппетита она не вызывает.
Он всегда предпочитает еду, которая похожа сама на себя. Например, жареную картошку – ест, пюре – нет; куриную ножку – да, карри с курицей – нет.
Вот так мы с Майклом общаемся настолько долго, что я уже не помню, насколько именно. Обычно мне нравится видеться с ним. Только иногда начинает немного не хватать свободы. Фоном всегда точит беспокойство: с ним все в порядке? Лекарства принимает? Обходится без лекарств? Общается с людьми? Надо ли позвать его? А его пригласили? Не слишком ли далеко вперед он ушел на уроках? Может, напомнить ему: притормози, пусть остальные хоть немного тебя догонят?
В детском саду он всегда здоровался со всеми, держа меня за руку. А меня охватывало важное и взрослое чувство: рядом со мной кому-то спокойнее. Он доверял мне полностью, всем сердцем. А я понимала, что так и должно быть. Ему нужен кто-то, чтобы за ним приглядывать. Я очень дорожила его доверием, словно оберегала маленькое и хрупкое яйцо.
Больше мы не держимся за руки. В лагере он – один из самых рослых парней. И подтянутых тоже. С его мозгами и странностями по-другому нельзя – иначе он был бы идеальной мишенью для школьной травли. И вдобавок он осложняет положение, наотрез отказываясь вступать в школьные спортивные команды. Он выполняет самый минимум обязательной программы и бегает на длинные дистанции. Его вполне устраивают одиночные занятия в тренажерном зале, но он ненавидит принципы, действующие в элитных частных школах в отношении спорта, особенно спортивные стипендии – иными словами, покупку спортсменов, выигрывающих всякие призы, которые так красиво выглядят в рекламных материалах школы.
А я? Я вообще не удостаиваю спорт ни единой лишней мыслью. Я не люблю его, и моя нелюбовь взаимна, поэтому мы просто стараемся друг друга не трогать. Я занимаюсь по минимальной программе, где не требуется скорость, чувство мяча (или еще чего) или дух соперничества. До приезда сюда нам предлагали в качестве одной из программ йогу – вот это как раз моя тема. Помедитировать для меня все равно что подремать.
