– Спасибо, что согласились пойти первыми, – говорит Пиппа. – Свободное место здесь не помешает.
– Ну-ну. Вообще-то мы намерены вернуться, – напоминает Холли.
– Не рассчитывай. От тех, кто ходил в поход на прошлой неделе, я слышала, что там вас ждут змеи, опасные каменные карнизы, голод и истощение от мерзкой кормежки.
– Но все они вернулись, – возражает Лу.
– А они ли? – вмешивается Энни. – Может, в них кто-нибудь вселился и теперь бродит среди нас и ждет подходящего случая, чтобы…
– А ты на какой день записалась, Пиппа? – торопливо спрашиваю я.
– Ни на какой. По тому же принципу я всегда встаю в конец очереди, когда на физкультуре прыгают через козла. И каждый раз эта стратегия срабатывает.
– Поймают тебя, вот увидишь, – говорит Элайза.
– Может, и поймают. Но к тому времени я успею пропустить парочку жутких экскурсий, – Пиппа вытаскивает из кружки пакетик травяного чая «Хаск», бросает в раковину, чтобы кто-нибудь потом брезгливо выкинул его в мусорное ведро, и с безмятежной улыбкой вновь углубляется в очередной глянцевый журнал толщиной с телефонный справочник.
23
По идее, мы должны были к началу похода успеть разносить туристские ботинки. Так значилось в нашей памятке по подготовке к физической активности «За два месяца». Лу, кажется, успела. А Холли нет. Кому могло прийти в голову таскаться по улицам в этих здоровенных тяжелых штуковинах? Влезли в них раз или два – и хватит. А пластырь с подушечками из аптечки обеспечит нашим потенциальным мозолям мягкую, как шерсть ягненка, защиту. Ладно, поживем – увидим.
Удивительно, как быстро лагерь нахватался походного жаргона. «До Зубца допилите часа за четыре. Если налетит зюйд, лучше дать кругаля у Гребня. Не забудьте совок, дела свои закапывать». Бе-е.
Рюкзаки весят тонну: палатки, спальные мешки, карематы
[10], еда, вода, всякая мелочовка. Все равно что тащить на спине восьмилетнего ребенка. Скорее бы первый обеденный привал, чтобы съесть часть груза! Дождь начинается, стоит нам только покинуть территорию лагеря. Несмотря на непромокаемую одежду, вода ровной струйкой стекает по моей шее и смешивается с потом на спине. Ноги горят, лямки рюкзака натирают плечи.
– Когда там полагается сделать привал? – спрашивает Холли.
Лу насмешливо оглядывается на нее.
– Наверное, надо сначала попробовать дойти до подножия горы Парадизо, – говорю я.
Подруга стонет.
– Скучища гребаная, а больно-то как!
– А ты язык распускай почаще – глядишь, и полегчает.
– Откуда они вообще взялись, эти красивые названия – Парадизо, Фэрвезер, Мерривейл
[11]?
– Может, их так назвали с иронией. Или от избытка оптимизма, – предполагаю я.
– Или от недостатка фантазии, – подсказывает Лу.
Холли молча уходит вперед.
* * *
Мы топаем дальше. Как под гипнозом. Дождь, боль, один тяжелый шаг за другим, лямки на плечах, дождь, боль… Птица кричит, будто подстегивает себя криком. Птица – колокольчик? Как птицы ухитряются остаться сухими в дождь, если в гнездах нет крыши? Может, они непромокаемые? Небо такое низкое, все сплошь в тучах и огромное, а обычно по краям его съедают высокие здания. Здесь я кажусь самой себе гораздо меньше, чем в городе.
Примерно через два самых некомфортных часа моей жизни мы останавливаемся передохнуть, глотнуть воды, свериться с картой, и приходим к выводу, что вроде бы с пути пока не сбились. Я съедаю горсть «походной смеси» и лезу в рюкзак за яблоком.
Холли смотрит на меня и вдруг фыркает, еле сдерживая смех.
– Что тут смешного? – спрашиваю я.
– Ты. Я как раз думала о том рекламном щите.
– А что со щитом?
Мы же вроде бы исчерпали эту тему, уже тысячу раз ее обсуждали.
– Как ты вышла на нем такой фотогеничной.
– Ну спасибо.
– Ты там вообще на себя не похожа. Видела бы ты себя сейчас! Вот он, настоящий свекольный румянец.
– И комплимент сделала, и подковырнула – супер, – замечает Лу.
– А тебя не спрашивали, – огрызается Холли.
Я не обижаюсь.
– Она права. Меня не узнал бы никто.
– Я узнала, – говорит Лу.
– Ну ты и подлиза, – хмыкает Холли. – Там же вообще как будто не она. Не хочешь попробовать еще раз? Найти агента, и так далее?
– Не хочу, – смущаюсь я.
– Рост у тебя нормальный. Только вес надо скинуть, чтобы была не просто худая, а тощая.
– Это глупо, – замечает Лу.
– А вот и нет, если она хочет быть моделью.
– Но я не хочу!
– Не зарекайся. Кстати, слышали? В корпусе «Фолкнер» больны булимией, – объявляет Холли.
– Нет, – этого я не слышала, и мне не верится.
– Я-то знаю. Но они, похоже, считают, что иначе семестр «одиннадцаток» не пережить. Слишком рискованно, можно растолстеть… – говорит Холли.
– Если не будут как следует питаться, не смогут ходить в походы и на пробежки, – отзывается Лу.
– А они поднимают уровень энергии крепким кофе. Поставили себе цель: десять фунтов за пять недель.
– Вот дуры, – заключает Лу.
– Ты их вообще не знаешь, а судишь, – возражает Холли.
– Для них состояние, от которого люди умирают, – что-то вроде приза. Так что я знаю достаточно, – отвечает она. – А нам надо прибавить шагу.
Может, Лу так завелась, потому что и у нее булимия? Но мы же пользуемся общей ванной и туалетом, неужели я бы не заметила? И потом, она такая рассудительная. Может, у нее есть подруга с расстройством пищевого поведения? Интересно, у Лу и Холли такая же жгучая боль в щиколотках? И отчетливое ощущение вспухающих мозолей? И почему я не удосужилась разносить ботинки как следует?
Что я вообще здесь делаю? Я, городская девчонка? Девяносто процентов моей жизни проходит на одной-единственной улице, хоть и довольно оживленной. Надо было линять из этой школы давным-давно, как только на горизонте замаячила перспектива семестра в горах. Но я думала, что до этого далеко, – и напрасно. Так я и попалась в тиски здорового образа жизни.
К нему так просто не привыкнешь, целая вечность пройдет. А там и уезжать пора. Так что все это напрасная потеря времени в чистом виде. Мои гигантские ботинки чавкают, как облепленные грязью копыта, на каждом шагу я рискую потерять равновесие, которое и без того трудно удерживать на скользкой раскисшей тропе из-за громоздкого рюкзака. Мокрые от пота и дождя волосы облепили лоб.
