– Она просто напомнила, как однажды в прошлом году мы видели арку, промытую волнами в скалах возле пляжа, – объясняю я, хмуро поглядывая на подругу. – Там тоже было шумно. Как здесь.
От грохота падающей воды я нервничаю так же сильно, как от неуместности советов Холли отсосать парню. Хорошо бы найти кнопку отключения у них обоих.
– И вообще, минет – это и есть секс, спроси хоть у Билла Клинтона, – кричу я, когда Оксли принимается бубнить что-то про каноэ.
– Какого еще Билла?
– Тебе обязательно надо хотя бы изредка интересоваться политикой, – сообщаю я.
– Чтобы на всех нагонять скучищу смертную разговорами, как делаешь ты? Нет уж, спасибо.
А вот это уже грубо. Вчера я объясняла приятелям Бена, почему считаю цели нынешней кампании «зеленых» верными, а их стратегию – ошибочной. Боже, а ведь если вдуматься, меня и вправду слушали с остекленевшими от скуки глазами. Но не Бен. Я почти уверена…
– Тифф дает тебе еще максимум две недели, если ты и дальше будешь трахать ему мозги, а не трахаться с ним, – ухмыляется Холли.
– С каких это пор вы с Тифф обсуждаете мои отношения?
– «Твои»? Они, между прочим, и его отношения тоже. А у тебя их вообще не было бы, если бы я вас двоих буквально не столкнула вместе!
Ну конечно, опять она назначила себя на главную роль.
– Кто бы сомневался, – отзываюсь я. Зря.
– То есть?
– Кто бы сомневался, что ты влезешь в дела, которые тебя не касаются.
Еще раз зря, но уже слишком поздно. Дело сделано. Во мне просыпается дерзость и бесшабашность: а почему бы и нет? Я же все равно рискую сломать себе шею, сплавляясь по бурным водам среди острых камней. Ну, камни вообще-то гладкие. Но твердые.
Я вижу знакомое выражение на лице Холли. Оно говорит: ну все, ты попала. Застегиваю ремешок шлема. Кстати, к разговору об уместности метафор – впереди кремнистый (или тернистый?) путь. В следующих сериях: уговоры, извинения, задабривания, умасливания, заглаживания вины. Давно знаю, заучила наизусть. Это я уже проходила – точнее, мы проходили, – и раньше, причем много раз.
Впервые я увидела это выражение в наш первый же совместный год. Я понятия не имела, что сделала не так, – Холли не объясняла. На все мои просьбы она упрямо отвечала: сама додумайся. Это было ужасно. Непривычный груз обреченности лег на мои хилые плечи. По-моему, тогда я в первый раз встревожилась по-настоящему. А может, даже вообще узнала, что такое тревога.
Дома в тот вечер я вела себя тихо, но маме сказала, что все в порядке. Признаться по правде, я не понимала, что не так; казалось, это со мной вдруг стало что-то не так, с самим фактом моего существования.
На следующий день Холли собрала вокруг себя стайку девочек, которым все рассказала, а мне по-прежнему ответила отказом. «Сама додумайся», – говорила она так важно, что меня начало подташнивать. Но не оттого, что она презирала меня, – просто от моей собственной глупости.
К обеду я так разнервничалась, что не смогла есть. Наша учительница мисс Йейтс, доверительно приблизив ко мне лицо, спросила, что случилось.
– Не знаю, – я разрыдалась. – Я не знаю, Холли не говорит мне!
В отчаянии я думала, что сделаю что угодно, сразу же исправлюсь, лишь бы только подруга объяснила мне, что не так.
Холли выглядела пай-девочкой с гладкой блестящей челкой.
– Не понимаю, о чем говорит Сибилла. – Ее чистый тонкий голосок хлестнул меня, как пощечина. – Хочешь, я отведу тебя в туалет умыться? – добавила она. И я кивнула, слишком несчастная, чтобы выговорить хотя бы слово.
Стыдясь своего красного зареванного лица и хлюпающего носа, боясь выдуть пузырь и чувствуя, как все уставились на меня, я не отрывала взгляда от крапинок коврового покрытия на полу класса.
– Дать тебе платок? – спросила Холли. Я кивнула – теперь я готова была во всем соглашаться с ней, – а мисс Йейтс улыбнулась, увидев, как ребенок предлагает мне бумажный платочек из аккуратной пачки, лежащей в пенале.
– Ну, а теперь иди с Холли. Постарайся успокоиться, и мы ждем, что вы обе скоренько вернетесь.
– Я скажу тебе, но только потому, что ты ревешь, как противный толстый младенец, и чуть не наябедничала на меня, – сказала Холли, как только мы вышли в коридор с красным кафельным полом. – А сделала ты вот что: ты никому не предложила коробку с изюмом, и многие считают, что это было очень невежливо.
Я растерялась. Да кому он нужен, этот изюм? Это же не чипсы и не кексы. Холли одарила меня чинной улыбкой.
В туалете она предупредила:
– Ну давай, умывайся, и если в следующий раз не забудешь, что надо вести себя вежливо, все будет хорошо.
– Прости меня, – промямлила я.
Она вручила мне бумажное полотенце.
– Прощаю.
На этот раз просить прощения я не собираюсь. Дуйся сколько влезет, в эти игры я больше не играю. Мне и без того забот хватает.
Холли замечает беглый одобрительно-любопытный взгляд Лу и ожесточается пуще прежнего. Ясно, значит, и оттаивать будет дольше. Ничего, сколько уже раз такое бывало, переживу и теперь.
В этой картине отчетливо чувствуется мамино присутствие: неужели, Сиб? Ты правда считаешь, что это и есть дружба? И я, как обычно, отвечаю: ты ничего не понимаешь, тебя это не касается, ты никогда не любила Холли, – и при этом думаю, что иногда, да, иногда именно так и выглядит дружба.
48
суббота, 27 октября
Шел дождь, поэтому ученики обедали под крышей. Мы с Майклом очутились по соседству с Сибиллой, Холли и Беном.
Бен набрал два гамбургера, две булочки, четыре ломтика сыра и гору салата.
Майкл к булочкам для гамбургера взял курицу-гриль. Ему трудно примириться с мыслью, что измельченное нечто – это еда.
Холли ограничилась гамбургером без булки и горкой салата. И съела салат и почти четверть гамбургера.
Сибилла сидела перед бургером, булочкой и приправами. Она взяла кетчуп, соус с маринованными помидорами, персиковый чатни, хумус, горчицу с цельными зернами, плюс обычную дижонскую горчицу, маринованные огурцы, маринованный лук и свекольную подливку. И салат. Но он был уже лишним.
Я смотрела во все глаза. Майкл вел себя как ни в чем не бывало. Такое он уже видел.
Сибилла вывалила все приправы слоями на нижнюю часть булочки, накрыла верхней и принялась за еду.
Не удержавшись, я спросила, нравится ли ей бургер с таким множеством приправ.
Майкл ответил: – Она больше всего любит приправы.
Бен парировал: – И что, не… противно?
Мы наблюдали, как приправы ровной струйкой стекают на тарелку Сибиллы. Ее рот был набит блюдом ее собственного приготовления. Ответить она не могла.
