Он посмотрел на меня как на чокнутую или извращенку.
– Или… можно купить презики на следующей неделе, когда поедем на общественные работы в Хартсфилд.
– Сразу перейдем к презикам?
– А разве это проблема?
«Это»? Смотря что оно значит – «это». Сколько же их, этих каверзных словечек – «это», «оно»…
– У меня это в первый раз, – начала я.
– Ага, – пробубнил он. Ну конечно, он знает. В классе каждый может нарисовать общую схему отношений – кто с кем встречался, и так далее. Такие подробности не утаишь. Я – хорошая, «честная» девчонка. Ничего предосудительного. Никаких парней. Никаких шалостей на вечеринках. Пока не появился Бен.
– Ну, просто обстановка далеко не идеальная для того, чтобы начинать такие отношения.
Он закатывает глаза.
– Верни глаза на место, – сказала я. – Мне пора на скалолазание. Если хочешь обсудить секс без проникновения – дай мне знать, – произнося эти слова, я испытала почти извращенное удовольствие – настолько неправильно, непростительно тупо они звучат. Мне нравится воображать, как произносил их какой-нибудь американский сексолог в 1960 году.
– Постскриптум: об оральном сексе речь не идет. Только работа руками. Ну и, может быть, немного… ногами. Или локтями?
– Супер, – он снова закатил глаза.
Ага, как же. Неужели все остальные доходят до стадии запускания рук в трусы и сбивчивого дыхания, не поговорив? На одних только инстинктах и, может, примитивных навыках? И плывут себе по течению? Или только я одна во всем мире попала под аномально мощное влияние полученных в раннем возрасте наставлений: «Скажи словами»?
* * *
Занятия спортом на свежем воздухе – неисчерпаемый источник метафор. Мы готовились к дюльферному спуску, а я все отчетливее понимала, что кое-какой опыт в этом деле у меня уже есть. Мысленно я карабкалась по неровной отвесной скале, соскальзывала, искала опору для ног и боялась даже думать о том, что будет дальше. Где же они, мои зацепки, надежные маленькие тросики, создающие хотя бы видимость связи между моими чувствами и тем, что чувствует Бен?
– Ну что, все обсудили? – спросила Холли.
– Мы же с тобой почти не разговариваем – откуда ты знаешь про нас с Беном? – огрызаюсь я.
– Да ладно, он же и мой друг, и вообще, давно пора понять, что здесь все в курсе того, что происходит. Или не происходит.
Вот он, пример момента, когда я не отказалась бы посидеть в звуконепроницаемой камере и от души наораться.
54
Целых четыре недели я – вопреки своей воле, но с неожиданно нарастающей терпимостью, – занимаюсь скалолазанием, греблей на каноэ, ездой на маунтинбайке и дважды в неделю – бегом на длинные дистанции. Сходила в один самый настоящий двухдневный поход и один жульнический. Почти все это время мы, обитатели корпуса «Беннетт», относились друг к другу, как полагается цивилизованным людям. У меня состоялось несколько головокружительно близких контактов с Беном. И одна ссора с Холли.
Разговоры с Майклом и Лу об «Отелло» – лучшее развлечение, какое у меня только было за последнее время (не считая Бена). А еще меня пригласили в пещеру к Лу. Это большая честь. Может, мы все-таки подружимся?
Мы пишем работу о несчастной Дездемоне – классическом образце невинной жертвы. От темы веет безнадегой: награда за невиновность – смерть. Очередная жестокость по отношению к персонажу женского пола, да еще после дерзкого начала с вызовом, брошенным отцу.
Как безжалостно Яго использует Дездемону – только вдумайтесь, настолько это бессердечный персонаж. «Так я в порок вменю ей добродетель, и незапятнанность ее души погубит всех». Но Яго – лучшее, что есть в этой пьесе. Эталон злодейства. Прирожденный манипулятор, «сомненья сеет и зовет их правдой»
[20].
С чего бы ни начинался наш разговор об «Отелло», он всегда сводится к Яго. Почему нам доставляет странное удовольствие тратить время, вглядываясь в глубины его безумного, порочного мира?
– Мы любим этого замечательного негодяя, потому что заинтригованы темными сторонами собственных «я», греховностью, которая скрыта в сердце каждого из нас, – рассуждает Лу, медленно грызет длинную сливочную ириску и дышит химозным малиновым запахом.
– А жизнь, настоящая жизнь, – она настолько серая, неоднозначная и полная нюансов, что мораль пьесы, «добро против зла», вызывает ощущение спокойствия, несмотря на ее крайности; совсем как в детском саду – не то чтобы лично мне удавалось расслабиться в детском саду, мне он казался постоянным и зачастую скучным источником стресса, – но обычно принято считать детсадовский возраст периодом невинности и отсутствия сложностей, – вносит свою лепту Майкл.
Шекспир дает себе карт-бланш на бешеные виражи и самый трагический финал всех времен, заставляя Отелло «так ревновать, что он сойдет с ума»…
И вообще, почему бы нам не изваляться в свое удовольствие в явном, неподдельном горе, если все мы опутаны сетью неумолимой школьной любезности? Привет… О, привет, ну как ты?.. Как дела?… Супер!
Все мы друзья? Да. Мы – сообщество? Да. Мы ладим друг с другом? Да. Способны ли мы задушить друг друга в мгновение ока? Черт, да. А задушим? Нет, скорее всего, нет. Приве-е-ет. Муа, чмоки.
Мы более-менее определились с тем, что скажем на презентации, пятнадцатиминутном докладе, переходящем в обсуждение с участием всего класса. И теперь играем в «звучит – не звучит».
В этой игре нет кульминации, по сути дела, нет даже игры как таковой. В ней нет цели, нет победителей и проигравших, хотя время от времени вспыхивают жаркие споры.
К примеру, «лучезарный» – камень преткновения у нас с Майклом. Для него это слово «звучит» – яркое, блестящее, ясное, а для меня – определенно «не звучит»: по-моему, оно означает приглушенный, тусклый сумеречный или лунный свет.
Дело не в ономатопее, хотя и в ней, конечно, тоже, но главным образом все-таки в ощущениях.
Я начинаю первая:
– «Лиминальный» – потому что звучит как плавный или постепенный переход из одного состояния в следующее, и в нем повторяются мягкие гласные и певучие согласные.
Майкл счастлив. (Обожаю слово «лиминальный», и ему необязательно означать что-то связанное со светом, ландшафтом или метафорическими переходами. Не хочешь бокальчик «Лиминала», моего солено-сладко-кислого напитка?)
Теперь очередь Майкла.
– «Безрассудство» – мне кажется, это слово ощетиненное, с задранным вверх хвостом; в нем чувствуется дерзость.
– «Шепот», – говорит Лу. – Оно мягкое. И обещает тайны.
Я говорю:
– «Сочный» – что-то большое, влажное, хочется лизнуть его и набить полный рот.
