Она начала петь Blackbird без аккомпанемента.
Поначалу в зале шумели и ерзали, но она спокойно продолжала петь. Ее спокойствие живет далеко в стране «а мне начхать». Голос ее идеально чистый и звучный.
К концу песни в зале царила мертвая тишина. А потом все закричали хором: еще, еще, еще! И она спела еще раз с самого начала.
В третий раз уже подпевали все мы. Только не так чисто.
Песня удивительно красивая. Одна из тех, которые откуда-то знают все.
Сразу ясно, что для преимущественно шестнадцатилетних слушателей это беспроигрышный вариант – он берет за живое, создает ощущение, что все мы только и ждем свободы. Или еще чего-нибудь. Обычно окончания уроков. Или когда кто-нибудь поймет, что мы – центр их вселенной, или типа того.
Когда Лу умолкает, все поднимают крик, ухают и свистят. И Холли (не кто-нибудь, а она – с другой стороны, это же ее шанс очутиться в самой гуще событий) встает и начинает скандировать: «Беннетт», «Беннетт», «Беннетт»! И все мы, жители корпуса «Беннетт», вскакиваем и пускаемся в пляс. Обычно мы пляшем у себя в корпусе, где нас никто не видит, – когда удается переделать всю работу, когда кто-нибудь получает долгожданное письмо или контрабандой проносит в лагерь посылку с едой, когда все уроки сделаны или когда кто-то просто громко пукнул – угу, противно, но мы же в глуши! В танце мы указываем друг на друга и на небо, киваем, вертим бедрами, хлопаем себя по заду, хватаем воображаемые звезды и изображаем что-то вроде «пальцы вместе, руки врозь» – сочетать и повторять по мере надобности, под воображаемый ритм фанки.
На сцену вышел Майкл – к счастью, он будет играть на фоно. С ним никогда не угадаешь заранее: то ли он решит читать стихи, то ли исполнять грегорианский хорал, то ли выкинет еще какой-нибудь номер и в итоге станет идеальной мишенью для насмешек. Не то чтобы его это волновало, но мне-то не все равно.
Он играет что-то малоизвестное, грандиозное, со странными паузами. Рахманинов? Честь ему и хвала, я нисколько не сомневаюсь, что это супер. Но как знать. Половина зала пользуется случаем, чтобы поболтать. Хотя Майкл не обращает на них внимания. А я обращаю. Лу сидит рядом с Ван Уок и внимательно слушает выступление, несмотря на множество желающих сказать ей, как здорово она поет.
Кажется, она этого еще не заметила, но все вокруг изо всех сил стараются подружиться с ней – впервые за весь семестр, насколько я успела отметить. Из незаметной новенькой, тихони и ботанки, она превратилась в то, что знакомо всем, – инди-певицу. До сих пор – с редкими исключениями, – она старалась держать остальных на расстоянии и ничем не давала понять, что хочет с кем-нибудь дружить, если не считать Майкла и, наверное, в меньшей степени меня, поскольку он мой друг. Вдобавок Лу ухитряется демонстрировать солидарность с каждым, кого третирует Холли. М-м… может, потому она и приветлива со мной, а вовсе не из-за моей дружбы с Майклом? Наверное, стоило бы объяснить ей, что Холли злится вовсе не потому, что она вредина: просто – она такая. К ней нужно привыкнуть. Пытаюсь представить себе, как бы восприняла Холли сейчас, если бы раньше никогда не сталкивалась с ней. Мне приходится признать, что привыкнуть к такому невозможно.
По-моему, у Лу с Майклом есть кое-что общее: обоим безразлично одобрение других людей.
Вечер опять холодный, но начальство слишком прижимисто, чтобы оборудовать зал собраний системой отопления. Бен и Холли болтают. Я шикаю на них, оба смотрят на меня.
Бен шепчет:
– Мой шарф все еще у тебя?
Его шарф? Он был на мне во время тусовки у Бисо, но с тех пор я его не видела.
– Извини… могу отдать тебе мой.
– Да нет, не беспокойся.
Вспоминаю, как проснулась утром разгоряченная, все еще в шарфе, и сразу размотала его. А вот куда дела потом?..
– Упс, он у меня, – говорит Холли.
Выгляжу я, наверное, как тупая.
– Ты бросила его на плато Белых эвкалиптов. А я сложила в рюкзак и принесла обратно.
– Спасибо, Хол, – благодарит Бен.
Бен целует меня – очень рискованно (сейчас вспыхнет свет, взвоют сирены, на нас с потолка свалится сеть, обоих отчислят, вдобавок я все еще пытаюсь слушать Майкла), – я отстраняюсь, а он говорит:
– Да расслабься ты. Миру некогда следить за тобой каждую минуту.
– Не в этом дело. Это не только ради меня, но и ради тебя.
– А может, я все-таки сам буду решать, чего хочу?
Всего несколько дней прошло после нашей разнесчастной «месячины», и вот, пожалуйста: мы уже ссоримся.
Вмешивается Холли:
– Народ, ну не надо, что за гром в раю? Вы же мне как предки здесь, в лагере, – состроив жалкую мордашку, она скашивает глаза к носу.
Бен улыбается. Как и я. Для человека, который то и дело мутит воду, Холли здорово умеет сглаживать острые углы и поднимать окружающим настроение – когда это ей выгодно. У нее многолетний опыт – натренировалась с вечно недовольной, завистливой и раздражительной Горгоной.
Последними выступают Хьюго и Винсент: в костюмах и при галстуках, они декламируют текст композиции Changes Дэвида Боуи серьезными и настойчивыми голосами теледикторов, в унисон, как роботы. Оба изучают сценическое мастерство, так что у них получается на удивление здорово.
Пара корпусов как раз сейчас переживают период повального увлечения Дэвидом Боуи. Они «открыли его для себя». Им кажется, что его гендерфлекс выглядит круто. Они обожают его голос. Обожают его образы. Его разноцветные глаза. Его искусство. Обожают фильм, который снял его сын, – «Луна 2112». Изо всех сил стараются перещеголять друг друга, ударяясь в ретро, и вгрызаются заодно в группы Smiths, Ramones и Go-Betweens. Такое облегчение – после ме́тала и дерьмового рэпа.
Напрямую Холли об этом не говорила, но ясно же, что между ней и Винсентом что-то происходит, поэтому я жду, что она будет купаться в лучах его славы, но она как будто ни при чем.
– Придурок он, – заявляет Бен.
Холли пожимает плечами.
– Да пусть что хочет, то и делает.
Я недоуменно смотрю на Бена, он шепчет: «Позже».
Оказывается, у Винсента в Мельбурне есть девушка, а он еще не решил окончательно, расстается с ней или нет, и Холли, понятное дело, в расстройстве.
Я-то думала, у нас с ней снова все хорошо, а меня, видимо, по-прежнему игнорируют.
63
суббота, 10 ноября
Подслушивать я не собиралась, но и говорить, что я здесь, мне тоже не хотелось.
Нам всем полагалось находиться на противопожарных учениях, но у меня разболелась голова, и я лежала, уютно отгородившись от мира одеялом, когда Холли забежала в комнату за своим телефоном. Поразительно: почти все ученики в лагере нарушили правило «не брать с собой мобильник», и теперь пользуются ими в открытую, в основном как камерами, потому что зоны приема здесь все равно нет, так что я не понимаю, зачем мобильники вообще понадобилось запрещать. Может, просто начальство решило избавить нас от кнопочной зависимости?
