Когда мы перегибаем палку и доводим его (это «мы» условное: я обычно просто сижу и читаю), он всякий раз заявляет: твою мать, я на такое не подписывался. И тогда все (точнее, почти все) отзываются: так-так, ругаемся плохими словами, значит, и он отвечает: а я уйду в несознанку, так что не надейтесь, и тогда мы спрашиваем: а на что вы тогда подписывались? Он объясняет: я обещал, что буду водить этот гребаный автобус. И точка. А все остальное – полюбовно. Тогда все повторяют: и точка, а все остальное – полюбовно. Он говорит, что мы не уважаем старших. Но это не совсем так, просто он не понимает, что лично против него мы ничего не имеем.
Все вокруг только и делают, что ищут повод, чтобы выплеснуть раздражение. Они будут жаловаться, какая бы музыка ни играла по радио, и кто бы ни сидел за рулем автобуса. Они ставят условия и выдвигают требования исключительно ради разминки. И передразнивают каждое слово того, кому не повезло отвозить их в страну мнимой свободы и привозить обратно.
Для начала у нас было десять свободных минут. Условное время шопинга. Наш шанс потратить карманные деньги, покупая ненужную нам ерунду.
Девчонки покупают тампоны и образцы трех косметических брендов, представленных в местной аптеке. Мы пролистываем максимум и покупаем минимум журналов в киоске с прессой. Нам разрешено купить даже немного сладостей, но нельзя привозить их обратно с собой.
Сегодня Бен и Холли направились к аптеке, Элайза и Габи поплелись следом. Пиппа и Сибилла зависли у газетного киоска.
Я потащила Майкла в молочный бар, где он купил большую плитку «Кит-Ката» и темный шоколад. Мне требовалось пополнить запасы сливочно-малиновых ирисок. Сначала я купила одну и попробовала, чтобы решить, покупать еще, и побольше, или нет. Уф, она сломалась. Кому нужны длинные ириски, которые гнутся? От них никакого толку. Хороши те, которые хрустят и ломаются.
Мы сидели на скамье под платаном, на заросшей травой разделительной полосе шоссе, похожей на маленький парк, когда я завела разговор о пропавшем письме к Сибилле. Он его так и не нашел. Но и к родителям не отправил, это уже ясно, и он убежден, что наверняка оставил его лежать без присмотра, и даже если оно могло безобидно исчезнуть во время генуборки корпуса, с такой же вероятностью оно могло попасть в чужие руки. В углу его левого глаза был заметен небольшой тик; когда Майкл уставал, я и прежде замечала его.
Мы с Майклом, Сибиллой и Пиппой записались на вторую поездку в дом престарелых. Остальные разошлись кто куда: в детский сад – помогать «пасти» детей и рисовать гуашью, в библиотеку – путать полки, расставляя книги, или в Исторический клуб – мучительно-медленно реставрировать заскорузлые кузнечные мехи и седла под нервным руководством мистера Рэттла.
Никто особо не возражал, потому что куда бы ни попал в конце концов, это хоть какое-то разнообразие после нашего цирка: гибрида буколической идиллии, гладиаторских тренировок на свежем воздухе и привычной школьной учебы.
Дом престарелых называется «Интернат Дороти и Рэндола Хейс». Он размещается в огромной, особо уродливой коробке из кремового кирпича, с белыми крашеными оконными рамами, возведенной в шестидесятых годах и окруженной бетонными дорожками и клумбами с розовой геранью. Здание построили специально для стариков, внутри его легко моющийся блестящий линолеум на полу, пандусы, ламинированные столешницы. Там, где есть ковровое покрытие, оно довольно толстое и колючее, состоящее из квадратов, которые можно быстро заменить в случае порчи.
Обитатели дома, сплошь не от мира сего, расположились в продавленных креслах-шезлонгах с виниловой обивкой, стоящих полукругом возле телевизора, передачи которого давным-давно утратили для них смысл. Здесь повсюду пахнет немощью и слабоумием. Капустой, мочой и сосновым освежителем для воздуха. Но если дышать ртом, не пахнет вообще ничем.
На этот раз Пиппа захватила с собой косметику, выполняя обещание накрасить Долли. Они болтали, как давние подружки, Пиппа узнала секрет чудесной кожи в восемьдесят лет (никаких солнечных лучей и крем «Пондс»).
У подопечного Майкла, Линдсея, прогрессирующая деменция, и он не придумал ничего лучше, чем почитать ему вслух. Линдсей то и дело перебивал его вопросом, когда придет Рой. Майкл вежливо отвечал: наверное, завтра, на что Линдсей говорил: «ах да, завтра», будто и вправду вспомнил, с довольным видом усаживался поудобнее, подсасывал вставные челюсти и выслушивал еще пару прочитанных строк.
Мы с Сибиллой проводили время с Бетти и Морин – двумя престарелыми фуриями, которые без зазрения совести жульничают, играя в боулинг на ковре. Морин между делом теряет несколько стеклянных шариков, а когда ей не удается выиграть, она страшно злится и капризничает, поэтому наша задача – сделать все возможное, чтобы она выигрывала каждую вторую партию. Во время прошлого визита ее пришлось увести в комнату, чтобы она немного успокоилась в одиночестве, и мы не хотим, чтобы и на этот раз она так же опозорилась.
Нам приносят еду, но мы в один голос заявляем, что уже поели. Местное меню вгоняет в депрессию: все в нем отварное, чуть теплое, водянистое и воняет полуфабрикатами. И десерт, и основное блюдо – все на одном подносе. Сегодня на сладкое запеченный заварной крем, посыпанный мускатным орехом, с виду резиновый и прыгучий, как мяч. При виде его мне становится совестно за все наши жалобы на «лагерную» кормежку: по сравнению с домом престарелых, наша столовая выглядит раем для гурманов.
Линдсея надо покормить, и Майкл отважно берется за эту работу, когда сотрудник дома престарелых предлагает ему поучаствовать. К своим обязанностям Майкл относится со всей серьезностью. А почти все остальные стараются отвертеться и сделать самый минимум.
У Линдсея кожа туго натянута на лице, она бугристая и вся в пигментных пятнах. Он открывает рот, как птенец, но не всегда вспоминает, что надо еще закрыть его, пережевать пищу и проглотить, поэтому кое-что утекает из разинутого рта. Сестра повязала ему на шею кухонное полотенце – видимо, оно справляется с задачей чуть получше обычного нагрудника. Взгляд Линдсея застывший, в глазах отражается нечто среднее между пустотой и испугом. И неудивительно: все его близкие мертвы, и он вряд ли намного переживет их.
Заканчивая кормить Линдсея, Майкл выглядит серьезным, каким я еще никогда его не видела, а он вообще не из улыбчивых.
Когда мы закончили и покинули дом, Пиппа, которая на всем протяжении визита была воплощением доброжелательности и улыбалась не переставая, попросила:
– Слушайте, если я когда-нибудь настолько состарюсь, пожалуйста, пристрелите меня, и контрольный в голову не забудьте, и я, между прочим, не шучу. – И направилась к автобусу одна.
Майкл коротко пожал мою руку выше локтя, признавая, что мне становится тяжело даже от случайных упоминаний о смерти. Но на самом деле это не так. Тревожит то, что смерть значится на повестке дня, даже когда о ней не упоминают.
Майклу понадобился журнал («Молодой ученый»), поэтому до отхода автобуса он еще раз решил сходить к киоску, а я отстала и поравнялась с Сибиллой.
