Сибилла все еще держала в руке письмо. И смотрела на него так, словно не понимала, что это и почему она сидит здесь. Кто-то попытался выхватить у нее письмо, но она не дала.
– О-о, глядите-ка, Сибилла скрывает свой тайный роман, – протянул кто-то.
– Нет никакого романа. Он мне не парень.
– Очень мило с твоей стороны, что ты так бережешь его письмо, – заявила Холли. – Это же просто умора, мне не было так весело с тех пор, как мы сюда приехали.
А я еще никогда не встречала человека, которого ненавидела сильнее, чем Холли.
Сибилла хочет остаться одна, чтобы прочитать письмо или решить не читать его.
Хочет выйти следом за Майклом.
Хочет быть девушкой Бена.
Хочет быть раскованной и популярной.
Хочет убедиться, что с Майклом все хорошо.
Хочет отнестись к происходящему спокойно и не выглядеть глупо.
Хочет, чтобы Бен не имел никакого отношения к ее смущению.
Хочет, чтобы Бен знал: ему не о чем беспокоиться.
* * *
Она сунула письмо в карман и заявила: прикольно, и все такое, но я такая голодная, что могу съесть даже фриттату от Присциллы.
Холли метнула в Бена взгляд «ну, что я тебе говорила?». В ответ он пожал плечами. Какую бы игру она ни затеяла, попахивает она скверно.
Пора прощаться, мой внутренний дневник. Пора включиться в действие и хоть немного вразумить Сибиллу.
Я перехватываю ее позднее, на обратном пути в корпус.
Спрашиваю:
– Ты виделась с ним?
– Еще нет.
– Как ты могла так поступить с ним, Сибилла?
– Я? Письмо ведь написал он.
– Но не собирался отправлять.
– Откуда ты знаешь? – удивляется она.
– Это я предложила ему написать его.
– Как так?
– Ты же знаешь, как он к тебе относится; это способ излить душу.
– Дурацкий способ, – вырывается у нее.
– Способ нормальный. Обычный прием психотерапии. Все дело в Холли. Она не имела права красть письмо. До сих пор не могу поверить, что она прочитала его вслух, да еще высмеивала его.
– Да. Ты говорила с ним?
– Я его еще не видела.
– Поговорю с ним завтра.
– А письмо прочитаешь?
– Не знаю… а ты прочитала бы?
– Я… наверное, если честно, – признаюсь я.
– Но ты же говоришь, он не собирался его отсылать?..
– Может быть, оно поможет тебе лучше понять его.
– Знаешь, вообще-то досадно слушать, как ты объясняешь мне, что я обидела своего самого давнего друга, – говорит она.
– А кроме меня, больше некому. Тебе вечно не хватает времени для своего самого давнего друга. Ты, похоже, гораздо внимательнее к этим отморозкам, дружкам Бена. С каких это пор они для тебя важнее Майкла?
– Ты ведь знакома со мной меньше семестра. Незачем спрашивать «с каких это пор?». Лучше скажи, что мне делать? Как бы поступила ты?
– Для меня все очевидно: я сделала бы вид, что это шутка, понятная только нам двоим. Будто бы мы с давних пор смешим друг друга дурацкими письмами. Вот и все. Ничего особенного. А потом я перевела бы стрелки на Холли: как к ней попало это письмо? С какой стати она сует нос в чужие дела?
– А ты находчивее, чем я. Мне сначала надо все как следует обдумать, и только потом я решу, как быть. Так что я все еще думаю. Я сейчас на стадии «он ест мои волосы!» – говорит она.
– Может, перестанешь наконец циклиться на себе и подумаешь о Майкле? Ему ведь сейчас паршиво.
– Я подвела его. Замечательно. Но последние двенадцать лет я только и делала, что поддерживала его и заботилась о нем. Неужели мне нельзя отдохнуть хотя бы денек?
– Ему больше не на кого рассчитывать, – напоминаю я ей. – Насколько я успела заметить, у него есть только ты и я. Или уже только я?
В темноте грохочет выстрел, от неожиданности мы обе чуть не подпрыгиваем. Просто шумы кажутся гораздо ближе, когда темно. Еще один выстрел вслепую врезается в ночь.
Сибилла смотрит на меня внимательным и долгим взглядом: стоит ли доверять мне, другу Майкла, тихоне и ботанке, почти незнакомой девчонке, спящей на соседней койке?
Она спрашивает:
– Та девчонка на фото… вы с парнем на фото друзья или это твой бывший?
Я выдаю ей сжатую версию: девчонка с фото умерла, когда умер парень, который на фото рядом с ней.
Ей хочется знать подробности, но я так долго держала ее на расстоянии, что спросить она не решается.
– Сочувствую, – выпаливает она.
Вид у нее такой потерянный, что я сокращаю расстояние между нами.
– Иногда мне кажется, что я вижу тебя настоящую, Сибилла, но потом ты снова становишься размытой – когда беспокоишься только о том, что подумают о тебе окружающие, как тебе вести себя, чего от тебя ждут, кому ты нравишься, кому нет, надо ли говорить то, что ты думаешь, или не стоит, на твоей стороне Холли или нет, считают ли тебя своей, или это только из-за Бена, или из-за рекламного щита… Ты должна быть только одним человеком: самой собой. С тем, как тебя воспринимают окружающие, ты ничего не сможешь поделать. В твоей власти только то, как ты сама относишься к людям.
Я не хотела доводить ее до слез.
– Завтра ты должна показать всем этим кретинам, что ты его друг.
Она продолжала плакать – надеюсь, скорее с облегчением, чем от злости, потому что услышала, как ей говорят правду.
Как ни странно, и мне стало легче, как только я достигла критической точки, где молчание требовало больших затрат энергии, чем откровенность.
И я обняла ее, и почувствовала, будто тугие узлы у меня в груди развязались сами собой.
78
Как бы мне ни хотелось сразу же увидеться с Майклом и попробовать все уладить, попасть в мальчишеский корпус до завтра было невозможно.
И у меня состоялся другой разговор.
В «Беннетте», все еще под впечатлением от горькой правды, услышанной от Лу, я попросила Холли сходить со мной в прачечную-сушилку. До «блокировки» оставалось еще десять минут.
Кажется, целая вечность, а не семь недель прошло с тех пор, как мы в первый раз подогревали здесь бутеры. Тогда я не знала, буду встречаться с Беном или нет. Тогда все еще восторгались дурацким рекламным щитом. Жизнь в лагере и будоражила, и ужасала нас.
А теперь я умею бегать. У меня по-прежнему сильно краснеет лицо, но я стала крепкой и подтянутой. Я узнала, что такое секс, но решила повременить с ним, потому что считала, что так будет правильно. Я все еще не на сто процентов уверена, что я права, но обязана доверять своей интуиции, иначе она вообще перестанет работать.
