Пока все смотрят, наши собственные воспоминания, опыт и эмоции вливаются в крошечные щелочки между пикселями, у нас наворачиваются слезы, мы наполняемся сентиментальным умилением к проведенному в лагере и уже истекающему времени. И несмотря на то, что в письмах к родителям мы жаловались абсолютно на все, с чем только довелось столкнуться, большинство из нас вскоре наверняка уверуют, что это был из ряда вон выходящий семестр, время, когда мы взрослели и становились собой. Дышали воздухом вдали от своих семей. Учились независимости.
Поэтому чуть ли не у всех сидящих вокруг увлажняются глаза. Наш опыт разворачивается на экране, раскрываясь в панорамных кадрах, в насыщенных цветах, и снимок, на котором мы с Беном сидим вместе за обедом, вызывает волну вздохов и ахов, плач по тому, чего никто – кроме нас двоих, и то недолго, – не хотел и не поддерживал в то время, по нашим аномальным отношениям, которые нарушили представления окружающих о крутизне и стремности. Пятиминутная петля ностальгии уже сжалась вокруг нас.
Я невольно оглядываюсь в поисках Бена. Он сидит вместе с другими гребцами, а не с Холли – в силу своей осмотрительности (или дипломатичности?). Он смотрит на меня, делает кивок наоборот, вскидывая голову, улыбается и пожимает плечами. Весь его вид говорит: слушай, было прикольно. Но после секса обратно уже не повернешься. Или повторяет: ты только скажи, достаточно одного слова. Как обычно, я без понятия, что он имеет в виду.
Мой ответный взгляд на него выражает нечто среднее между безразличием и да пошел ты – надеюсь, что так. Я сжимаюсь в тысячу складок, чтобы скрыть вытягивающее душу разочарование: ведь какие-то полминуты ты был моим прекрасным принцем.
После окончания презентации, способной растопить родительские сердца, свет прибавляют, на сцену выходит Лу. Еще песня? Нет.
– Я пообещала одной своей подруге, будущему кинорежиссеру, что за этот семестр успею снять фильм, который насмешит ее. Так что это для Джейни, которой сейчас здесь нет.
Свет снова гаснет.
Мы в корпусе «Беннетт». Покадровая анимация: шлепок голубой замазки собирается в шарик, становится колбаской, потом второй шарик, поменьше, следует примеру первого. На заднем плане появляются и исчезают девчонки, освещение меняется с утреннего на дневное и обратно, а решительные колбаски из голубой замазки продвигаются гусеничным ходом пядь за пядью, катятся, извиваются, ползут через пространство кадра из кухни, по столешнице, вниз по ножке стола, по полу нашей спальни. Они просто прелесть, а движутся так, что сразу виден их характер; зрители смотрят не отрываясь. В движении фигурки постепенно собирают на себя пушинки, волоски, волокна, траву, и наконец, порядком потрепанные, грязные, шерстяные взбираются по столбику кровати и по складкам одеяла направляются к спящей… Холли? Потешный у нее вид: рот приоткрыт, губы обвисли и обмякли, на щеке блестит дорожка слюны, сон глубок. Одна гусеница с удобством располагается у нее на переносице, как огромная косматая монобровь. Вот теперь зал дружно хохочет.
Я озираюсь в поисках Холли; она сидит рядом с Тифф, выражение ее лица предвещает грозу, пока она не замечает, что я наблюдаю за ней. Ей приходится реагировать. Она из тех, кому обязательно надо быть автором розыгрыша. А не его жертвой.
Вторая гусеница, поменьше, притворяется усами над верхней губой Холли, лицо которой слегка подрагивает и кривится – даже сквозь сон она чувствует на нем посторонний предмет. Концы усов лихо закручиваются кверху.
Смех перерастает в дикий рев и гогот, я не свожу глаз с бывшей подруги, вынужденной подстраиваться под ситуацию и делать вид, будто ей так же весело, как и остальным. Это ее добивает. Она терпеть не может выглядеть глупо.
Маленький фильм заканчивается.
Лу говорит:
– У меня два комментария: красота не в словах, а в делах. И еще: если планируете снять фильм методом покадровой анимации, имейте в виду, что это занятие отнимает в десять раз больше времени, чем можно предположить. Так что я вас предупредила.
Пока Лу стоит на сцене, кто-то громко просит ее спеть.
Она исполняет грустную песню, что-то о предательстве, и я почти уверена, что поет она ее для меня. Я вижу, как Майкл медленно кивает, глядя на сцену, и понимаю: он уверен, что Лу поет для него. Холли жадно глазеет на Бена, который игнорирует ее: песня подходит и ей.
Так что все мы довольны.
Потом еще несколько человек показывают комедийные сценки, поют, играют музыку, но я уже отключилась.
Завтра в десять утра приедут автобусы, чтобы увезти нас обратно в город, в цивилизацию, а до того мне надо успеть побывать на свидании и встретить рассвет.
98
Мы с Лу и Майклом на цыпочках пробираемся между спальными мешками и храпящими телами и выходим на улицу, в почти наступившее утро последнего дня нашей дикой жизни.
Крыша зала собраний, на которую мы карабкаемся, влажная от росы, но у нее широкий удобный гребень, где мы устраиваемся в объятиях окрестных гор, не испытывая страха перед падением.
Майкл мечтательно улыбается, Лу утирает счастливо-несчастные слезы, а солнце тем временем рассекает ночь.
Я раскидываю руки и обнимаю их обоих.
99
пятница, 7 декабря
Представляешь, на крыше вместе с Сибиллой и Майклом мне стало грустно, что это наше последнее утро в лагере, – несмотря на то что я часто и страстно мечтала, чтобы поскорее закончился этот семестр.
Какая же мы невозможная пара – жив и мертв, два кратких слога, и вместе им не сойтись, и прочее.
Когда я вижу, как солнце отделяет горы от неба в наш последний день… Я вижу это вместе с моими новыми друзьями и вижу это для тебя, Фред.
Больше я ни за что не позволю тебе умереть. Ты всегда будешь частью меня и взгляда, которым я смотрю на мир.
100
Небо светлеет слишком быстро. Скоро придет время съесть завтрак и укладывать вещи. Мы встаем, потягиваемся, готовимся слезать, и мысль о том, что больше мы не будем видеться каждый день, кажется невообразимой.
– Тебе надо встречаться с Лу, – эти слова вырываются у меня сами собой, я так же изумляюсь им, как двое моих слушателей. Да, эта мысль назревала уже давно, но… неужели я произнесла ее вслух?
Майкл, лучше знакомый с моей способностью ляпать все, что придет в голову, оправляется первым.
– Луиза еще очень долго никому не захочет отдать свое сердце.
Подруга мрачно и согласно кивает.
– Я тоже, – произношу я, вспоминаю Бена и, как всегда при мысли о нем, чувствую укол в сердце.
– И я, – Майкл смотрит на меня.
– Так что – здравствуй, лето клуба одиноких сердец! – кричит Лу.
