Когда-то в подвале они много практиковались и теперь точно знали, как это делается. Их бедра двигались кругами, а затем на мгновение соприкасались. И Пенелопа так сильно его хотела, что времени ей потребовалось совсем немного.
– О боже… – стонала она, – о, Эван!..
В какой-то момент он стал двигаться быстрее, и она тотчас же уловила его новый ритм.
– Да, Эван, да… – простонала она. И в тот же миг содрогнулась и громко закричала, впившись ногтями в его спину.
А несколько секунд спустя Эван отстранился от нее и, стремительно взметнувшись вверх, излился на ее обнаженные груди.
Судорожно хватая ртом воздух, они уставились друг на друга глазами безумными и дикими. Потом Эван провел пальцем по ее залитой семенем груди, затем – по ее губам. Шумно выдохнув, пробормотал:
– Замечательно…
Пенелопа высунула язычок и облизнула его палец. После чего прошептала:
– Сделай так еще раз.
– О, Пен, ты меня прикончишь! – Эван опять провел скользким пальцем вокруг ее соска. – Мне нравится оставлять на тебе такие метки. А тебе, Пен, это нравится?
Их взгляды на мгновение встретились. После чего она кивнула и, снова облизав его палец, с улыбкой ответила:
– Да, очень нравится.
Наслаждение истаивало, и вскоре Пенелопу вновь охватила грусть. Но она не хотела грустить! Не хотела чувствовать себя так, будто потеряла что-то очень важное. Хотела оглянуться назад и посмотреть на все рационально. И, конечно же, она не хотела скорбеть по мифическому ребенку, на которого не имела права.
Она провела ладонью по волосам Эвана и прошептала:
– Прости, я не хотела тебя обидеть. Просто у меня выдался тяжелый день, вот я и сорвалась…
– Пен, мы должны серьезно поговорить. – Даже в темноте она сумела разглядеть озабоченность на его лице.
– А нельзя ли просто отдохнуть, а? Я ужасно устала.
– Ладно, хорошо. – Он погладил ее по щеке. – Я принесу салфетку, чтобы вытереть тебя.
Эван встал с постели. Его золотистое мускулистое тело смотрелось в лунном свете особенно красиво. Но как же такое могло произойти?.. Как он вообще оказался в ее постели? Спит с ней каждую ночь. Заставляет ее нуждаться в нем. Любить его. Хотеть…
Пенелопа со вздохом уставилась в потолок. Она хотела снова стать нормальной здравомыслящей Пенни.
Глава двадцать третья
Сказать, что неделя получилась напряженной, значит ничего не сказать.
Пенелопа – как это умела только она – замкнулась в себе, и Эван понятия не имел, что с этим делать. Он несколько раз пытался поговорить с Пенелопой, но она упорно утверждала, что у нее все прекрасно. Но, черт бы все побрал, даже Эван знал: если женщина говорит, что у нее все прекрасно, то это плохой знак.
Он не сомневался, что она расстроена из-за ненаступившей беременности, но Пенелопа наотрез отказывалась говорить об этом. И постоянно утверждала, что у нее все замечательно. Более того, она зашла так далеко, что обратилась к врачу, чтобы ей выписали рецепт на какие-нибудь не очень вредные противозачаточные пилюли. «С целью избежать возможных случайностей», – именно так она и выразилась.
Эван поддерживал ее и, логически рассуждая, поступал правильно, потому что секс казался тем единственным, с чем у них не возникало никаких сложностей. Но инстинкт ему подсказывал: все вот-вот покатится к чертям.
Эван надеялся, что долгие выходные в Ривайвле с друзьями и семьей вернут все на свои места, но особой уверенности у него не было.
Они довольно долго ехали в абсолютном молчании. Ехали мимо кукурузных полей и заброшенных ферм Иллинойса. Наконец, не выдержав, Эван спросил:
– Ты так и не расскажешь мне, что случилось?
– Ничего не случилось. – Она уставилась в окно, и плечи ее напряглись.
Досада сменилась гневом, и Эван заорал:
– Знаешь, у нас никогда ничего не получится, если не будешь со мной разговаривать!
По-прежнему глядя в окно, она пробормотала:
– Тогда, наверное, ничего и не получится.
– Это все, что ты можешь мне сказать?
– А что ты хочешь от меня услышать?
– Наори на меня. Черт, начни швыряться чем попало. Разбей что-нибудь. Скажи, что ненавидишь меня. Но это молчание, эта стена между нами…
– Но ведь так у нас и было долгие годы, верно? – Она произнесла это совершенно спокойно, без каких-либо эмоций.
Эван тяжело вздохнул. Да, верно. В точности так все и было после того ужасного дня много лет назад, когда у них все рухнуло. Но сейчас-то все должно быть по-другому, не так ли?
Эван глянул в зеркало заднего вида, резко вильнул и съехал на обочину, ударив по тормозам. Пенелопа ахнула, схватилась за приборную доску и, повернувшись к нему, проворчала:
– Черт побери, что ты делаешь?
Он всего лишь остановился. Остановился, пытаясь понять ее. Остановился, пытаясь разобраться в их отношениях. Остановился, пытаясь ей хоть что-нибудь доказать. Остановился, чтобы дождаться того чудесного момента, когда она, наконец, поверит ему. Но наступит ли когда-нибудь такой момент?..
Поерзав на сиденье, он повернулся к Пенелопе.
– Ты когда-нибудь перестанешь меня отталкивать?
Ее голубые глаза засверкали, но она не произнесла ни слова. А Эван, судорожно сглотнув, продолжал:
– Ты, наверно, уже никогда мне не поверишь. Наверное, я слишком основательно поломал то, что у нас было когда-то, и теперь не смогу починить. Ты никогда не доверишь мне ничего, кроме своего тела, верно?
Она вцепилась в ремень безопасности и прошептала:
– Не знаю, смогу ли я…
Эван сокрушенно покачал головой.
– А я не знаю, как показать тебе то, чего ты не видишь и не желаешь видеть. Понятия не имею, о чем ты думаешь и что чувствуешь. И не знаю, как с тобой говорить. Ситуация сейчас почти такая, как в том моем последнем матче, что меня прикончил. Я знал, что будет плохо, знал, что скорее всего, не справлюсь, но все-таки решился на тачдаун. Поэтому сейчас я могу сделать только то же, что и тогда. Я решаюсь на тачдаун, Пенелопа. Или я выиграю – или все погибнет. Но я по крайней мере не выбираю легкий выход.
Сцепив руки на коленях, она пробормотала:
– Эван, что ты такое говоришь?..
Он взял ее за подбородок и глянул в голубые глаза, в которых блестели слезы. Одна слезинка выкатилась и поползла по щеке. Эван смахнул ее и тихо проговорил:
– Я люблю тебя, Пенелопа. Люблю с семнадцати лет и буду любить даже тогда, когда мне стукнет девяносто пять. Ты есть и всегда будешь для меня одной-единственной. Я не собирался говорить тебе все это посреди дороги. Я представлял себе… какое-нибудь другое место, более подходящее. Тогда я, возможно, убедил бы тебя раз и навсегда. Но, увы, пришлось сказать тебе это именно здесь и сейчас. А теперь, Пенелопа, ответь мне хоть что-нибудь.
