За моей спиной раздался женский голос, но слов я не расслышал.
— Да? — обернулся я.
— Я вам помешала?
Жесткие светлые волосы обрамляли лицо. Макияж вокруг глаз расплылся.
— Нет, я просто задумался.
— Бывает, — кивнула она.
Незнакомка по-прежнему пристально смотрела на меня. Я отметил, что ее крупные зубы — желтоватые от никотина. Дыхание отдавало спиртным, в десять утра.
— Чем могу помочь? — спросил я, стараясь соблюдать вежливость.
— Ты правда не знаешь, кто я?
— Боюсь, что нет, — совсем растерялся я.
Она протянула руку. Мы обменялись рукопожатием. На ней были кожаные перчатки.
— Лично мы незнакомы. Но ты знаешь, кто я.
— Неужели?
От ее пристального взгляда меня пробирала дрожь.
— Конечно знаешь. Я важная персона. Без меня, Сэлинджер, тебе не обойтись.
Темные перчатки спрятались в карманах пальто, пережившего слишком много зим.
— Можно, я буду звать тебя Джереми? — спросила незнакомка.
— Ты будешь единственная, кроме Вернера и моей матери.
— Красивое имя. Библейское. Ты об этом знал?
— Ну…
Женщина принялась декламировать:
— Что вопиешь ты о ранах твоих? Язва твоя неисцелима. Я сделал тебе это за множество беззаконий твоих, потому что грехи твои умножились
[45].
— Я не большой поклонник религии, синьора…
— Синьорина. Зови меня Бригитта. Бригитта Пфлантц.
— Ладно, Бригитта. — Я схватил первую попавшуюся бутылку и поставил ее в тележку. — Теперь, если не возражаешь…
Бригитта преградила мне путь.
— Ты не должен так говорить со мной.
— Иначе гнев Господень обрушится на меня на тысячи и тысячи лет?
— Иначе ты никогда не узнаешь, что произошло на Блеттербахе.
Я застыл.
Женщина кивнула:
— Точно.
У меня в голове что-то щелкнуло.
— Ты невеста Гюнтера Каголя. Та самая Бригитта.
— Люди толкуют, будто ты собираешься снять об этом фильм.
— Никаких фильмов, — отрезал я.
— Жаль. Я много знаю. Очень много.
На мгновение я заколебался. Но устоял перед искушением.
— Приятно было познакомиться, Бригитта.
И я покатил тележку к выходу.
4
Этим вечером после ужина я ответил на пару электронных писем Майка. Потом открыл папку «Работа». Потянул файл под литерой «Б» к корзине. Несколько секунд смотрел на иконку.
Потом вернул файл на место.
Это ничего не значит, сказал я себе. Но удалять файл не хотелось.
Я еще не был к этому готов.
5
Кататься на санках. Играть в снежки. Пробовать новые блюда. Заниматься любовью с Аннелизе. Принимать снотворное. Спать без сновидений. Потом все сначала, в том же порядке.
Я решил 20 января обойтись без снотворного. Никаких кошмаров.
И 21 января — то же самое. И 22-го, и 23-го, и 24-го.
Я был на седьмом небе. Я чувствовал себя сильным. Отказавшись от игр с Бригиттой Пфлантц, я четко осознал, что на самом деле веду сражение. Каждое утро, просыпаясь, я говорил себе: «Ты это можешь, ты сделал это один раз и сможешь сделать снова и снова».
В один из самых морозных дней года, 30 января, в мою дверь постучали.
Дом Крюнов
1
Аннелизе пошла открывать. Я прибирался на кухне. Майк уверял, будто это «не мужское дело», но мытье посуды было одним из немногих занятий, которые меня успокаивали.
— Там к тебе пришли.
Я сразу понял: что-то не так. По ледяному тону Аннелизе.
Я повернулся, руки у меня были по локоть в пене от моющего средства.
— Кто?..
С шапкой в руках, красных от мороза, посреди кухни стоял последний в мире человек, которого я ожидал здесь увидеть.
— Привет, Макс, — бросил я, споласкивая руки. — Хочешь кофе?
— По правде говоря, — ответил тот, — это я хотел бы угостить тебя кофе. И показать кое-что касательно того дела, о котором мы… говорили. Это не займет много времени.
Аннелизе вся вспыхнула и вышла из кухни, не говоря ни слова.
Смутившись, Макс взглянул на меня.
— Надеюсь, я не…
— Подожди здесь, — буркнул я.
Аннелизе уселась в мое любимое кресло. Смотрела на заснеженную лужайку и на Клару, лепившую очередного снеговика.
— Чего еще ему от тебя нужно? — проговорила она сквозь зубы.
— Хочет извиниться.
Аннелизе перевела взгляд на меня.
— Ты меня держишь за дурочку?
Она была права. О каком еще «деле» хотел говорить со мной Макс, если не о бойне на Блеттербахе?
— Только скажи, и я вышвырну его вон не задумываясь. Но и я должен принести ему извинения. — Я поцеловал жену в лоб. — Я обещания не нарушу. Не хочу вас потерять.
Был ли я в самом деле убежден, что у меня получится сохранять дистанцию?
Что мы с Максом пожмем друг другу руки, как добропорядочные граждане, а когда Командир Крюн заговорит о Блеттербахе, я прерву беседу, поблагодарю его и вернусь домой с чистой совестью?
Наверное, да.
Я говорил искренне, и это убедило жену. Но разве я не слышал внутренний голос, докучливый голос, который, пока Аннелизе ласково прикасалась ко мне, умолял вышвырнуть Макса из дома и домыть посуду?
— Делай, что считаешь должным, Сэлинджер. Но возвращайся ко мне. Возвращайся к нам.
2
— Поедем на моей. — Командир Крюн показал на внедорожник Лесного корпуса.
— Макс, — сказал я, — если ты хочешь извиниться, я твои извинения принимаю. И знай: мне очень жаль, что я сунул нос в твои дела. Это было ошибкой. Но я не намереваюсь обсуждать с тобой что-либо касательно бойни. Я обещал жене, что забуду об этой истории, о’кей? Дело прошлое.
Неужели?
Тогда почему у меня так забилось сердце? Почему мне так не терпелось сесть во внедорожник и выслушать то, что Макс имел мне сказать?
Десять букв: «наваждение».
Макс пнул сугроб, покачал головой:
— Я набросился на тебя с кулаками, потому что понял: ты увяз в этой истории с Блеттербахом по уши. И раз уж дошло до обещания Аннелизе, значит дело обстоит еще хуже, чем я боялся. Не ври мне, Сэлинджер. У тебя все на лице написано.
