Фой быстро нашелся с ответом и противопоставил моей наглости упаковку вкуснейших вафельных трубочек-канноли (мы оба брезговали дам-дамовской выпечкой).
— Это серьезно. Брат Марк Твен использовал в своей книге слово на букву «н» 219 раз, то есть по 0,68 раза на страницу.
— А по мне, Марк Твен сильно недобрал со словом «ниггер», — пробормотал я.
Но поскольку мой рот был набит любимым печеньем всех американцев, не думаю, что меня поняли. А мне хотелось продолжать. Например, зачем обвинять Марка Твена, если у вас не хватает смелости и терпения объяснить детям, что слово на букву «н» все равно существует и что рано или поздно, как бы беспечно им ни жилось, кто-нибудь обзовет их ниггерами или, прости господи, они и сами кого-нибудь так назовут. Никто не собирается называть их «маленькими черненькими эвфемизмами», так что милости просим в американский лексикон, ниггер! Но я забыл заказать молока, чтобы запить печенье. Так что мне не выдалась возможность растолковать Фою и его зашоренным коллегам, в чем состоит правда Марка Твена. А состоит она в том, что среднестатистический черный ниггер морально и интеллектуально превосходит среднестатистического белого негра, так нет же: эти дам-дамовские ниггеры хотят запретить само это слово, отменить арбуз, утренние понюшки, мытье члена в раковине и вечно стыдиться лобковых волос цвета и текстуры немолотого перца. В этом разница между большинством угнетенных народов мира и американскими черными: первые клянутся никогда не забывать, а мы хотим все вычеркнуть из нашей истории, запечатать и отправить дело на вечное хранение. Мы хотим, чтобы наши интересы представляли такие, как Фой Чешир, который напридумывает столько инструкций, что суд закроет глаза на многовековые насмешки и стереотипы, притворившись, будто унылые негры, стоящие перед ним, начинают свою историю с нуля.
Фой продолжал распинаться:
— Слово на букву «н» — самое мерзкое и отвратительное из всех слов, существующих в английском языке. Не думаю, что вы станете против этого возражать.
— А я знаю слова еще более отвратительное, чем «ниггер», — не удержался я.
Я наконец дожевал вязкий шоколадно-кремовый комок и, прищурив один глаз, посмотрел через полуобъеденное печенье на голову Фоя. Получилась такая маленькая черная корона с надписью «Oreo» посередине.
— Например?
— Все слова с уменьшительным суффиксом: статуэтка, негритоска, поэтесска, актриска. Нет уж, пусть уж лучше меня кличут ниггером, чем «гигантиком».
— Сомнительно, — пробормотал кто-то из присутствующих, называя кодовое слово, которое используют черные мыслители для описания кого-то или чего-то, вызывающего у них чувство дискомфорта, беспомощности и мучительного осознания, что им нечем ответить придуркам вроде меня. «Хули ты тогда пришел, если не можешь сказать ничего по существу?»
Фой поднял руку вверх, призывая всех к спокойствию:
— Мы уважительно относимся к любой высказанной идее. И для тех, кто не знает: эта продажная шкура является сыном основателя нашего клуба.
Сокрушенно взглянув на меня, Фой произнес:
— Ну что, Продажная тварь. Рассказывай, с чем пришел.
Чаще всего, когда нужно было сделать презентацию, дам-дамовцы использовали свою программу EmpowerPoint
[97] — «афроамериканский» софт, разработанный лично Фоем Чеширом. Он мало чем отличался от продукта Microsoft, с той лишь разницей, что шрифты в нем назывались вроде «Тимбукту», «Гарлемский Ренессанс», «Питтсбург Курьер». Я подошел к кладовке и открыл ее. Среди ведер, швабр и тряпок лежал наш старый проектор. Его стеклянный верх и одинокий слайд были грязны как тюремные окна, но по крайней мере устройство работало.
Я попросил менеджера приглушить свет, положил в проектор страницу с заранее заготовленной схемой, и та высветилась на пробковом потолке.
Я пояснил, что все границы можно нарисовать спреем на тротуарах, а демаркационные линии — обозначить комбинацией из зеркал и мощных зеленых лазеров, а если выйдет слишком дорого, я могу просто обойти двадцать километров границы и провести толстую белую черту. Слова про обведение границ и демаркационные линии вылетели из меня сами собой. И я уже знал: даже если я и придумал все это с ходу, все серьезнее, чем я думал. И да:
— Я намерен вернуть Диккенс.
Взрыв смеха. Волны и раскаты глубокого негритянского смеха, того самого, что смягчает добросердечных плантаторов в кино вроде «Унесенных ветром». Ржание, слышное в раздевалках баскетболистов, за кулисами на рэп-концертах или в глубине лаборатории полностью белого факультета исследований проблем чернокожих Йельского университета, после того, как некий кудрявый приглашенный лектор опрометчиво намекнул на связь между Францем Фаноном
[98], экзистенциализмом, теорией струн и бибопом.
Когда волна осмеяния наконец утихла, Фой вытер выступившие на глазах слезы веселья, прикончил последнюю вафельную трубочку, обошел меня сзади и повернул портрет моего отца лицом к стене, чтобы тот не сгорал от стыда за сына, посрамившего ум всей семьи.
— Значит, говоришь, вернуть Диккенс? — произнес Фой, оформив в слова повисшее в воздухе недоумение.
— Именно так.
— В таком случае у нас — надеюсь, я выражаю мнение большинства — возникает только один вопрос: зачем?
Поразительно: я-то думал, что эта проблема волнует всех, но оказалось, что нет. Обиженный, я вернулся на место и самоустранился. Вполуха слушая, как они продолжили свои обычные обличительные речи о разводах в черных семьях и о необходимости поддерживать афроамериканский бизнес. Ожидая, когда же Фой произнесет: «Ну, и прочее в этом роде», — что в переводе на обычный язык означало: «Как слышите? Прием. Конец связи» на языке общения черных интеллектуалов.
— Ну, и прочее в этом роде…
Наконец-то. Заседание подошло к концу, и все стали расходиться. Я полез за последним «Oreo», как вдруг чья-то мозолистая черная рука выхватила его и кинула себе в рот.
— Принес на все наше племя, ниггер?
В прозрачной шапочке для душа, надетой поверх красных термобигуди, на которые были намотаны пучки выпрямленных волос, с огромными обручами в ушах, этот похититель печенья скорее смахивал на какую-нибудь Бланш или Мэдж, и уж никак не на жестокого бойца, известного как Король (произносится «Кроль») Каз. Я только тихо-тихо проклинал Каза, наблюдая, как он водит языком по своим железным зубам, слизывая с коронок остатки шоколада.
— Вот и мне учителя говорили, когда я жевал жвачку: «Принес на весь класс?»
