Картофель был посажен и присыпан компостом, а шланг уложен в канавку. Теперь нужно было проверить, как работает моя самодельная оросительная система. Я повернул вентиль и стал наблюдать, как тридцатиметровый зеленый шланг раздулся, зашевелился как змея и пополз по проложенному маршруту: мимо зарослей стручковой фасоли, испанского лука и огибая грядки с капустой. Тут из дырочек брызнули шесть фонтанов, описывая в воздухе высокую дугу, при этом не попадая на картофельную грядку, а превращая пустующий участок возле забора в мини-пойму. То ли я сделал слишком маленькие дырочки, то ли напор воды был слишком сильным — но в этом году своей картошки мне точно не видать. На следующей неделе обещали тридцать градусов жары. В такую погоду не приживется ни один корнеплод.
— Масса, ты собираешься выключать воду или нет? Зря тратишь.
— Да-да, знаю.
— Может, в следующий раз лучше посадить картошку в этой грязи, куда достает вода?
— Нельзя. Там отец похоронен.
Эти уроды не верят, что я похоронил его во дворе. Но это правда. Я попросил своего адвоката Хэмптона Фиска оформить задним числом нужные документы и похоронил отца в дальнем конце сада, где до того был пруд со стоячей водой, который потом высох. На этом месте ничего не растет. Так было до смерти отца, так оно и теперь. Я даже не поставил никакого надгробия. Еще до Марпессиного дерева сацума я посадил там яблоню, своего рода кенотаф. Отец любил яблоки. Он ел их все время. Не знавшие его слишком близко считали, что у него отменное здоровье, потому что он не появлялся на публике без «макинтоша» и банки сока V8. Отец любил Бребурн, Гала, но самый его любимый сорт — Хани Крисп. Попробуй предложи ему Ред Делишес, и он так на тебя посмотрит, словно ты оскорбил его маму. Жаль, я не проверил карманы его куртки, когда он умер. Уверен, нашел бы там яблоко. Он всегда брал с собой хотя бы одно, чтобы погрызть его после заседаний клуба. Думаю, что в тот раз было яблоко Голден Рассет, они хорошо лежат до зимы. При этом у нас никогда не было яблонь. Отец ругал заносчивых белых с Вест-Сайда, но сдается, что ему просто нравилось ездить в супермаркет Geldon’s, где можно было купить яблоки Опалесцент по девять долларов за килограмм, или на фермерский рынок, чтобы поискать там Энтерпрайз. Мне нужно было выбрать для отца особенную яблоню, и я доехал до Санта-Паула. С конца девятнадцатого века Корнельский университет выводил самые лучшие сорта. Это была замечательная школа. Если хорошо попросить и оплатить доставку и транспортировку, приходила посылка с поздним сортом Джонаголд, сладких, как сама благая весть. Но в последние годы по неизвестной причине Корнелл стал лицензировать новые сорта, и саженцы продавали только местным фермерам. Если ты не живешь на севере штата Нью-Йорк, то, значит, не повезло и придется довольствоваться по случаю импортированной Флориной. Сегодня яблони из университетских садов Женевы, штат Нью-Йорк, тоже можно найти только на черном рынке — как кокаин из колумбийского Медельина. Моей зацепкой оказался Оскар Сокало, мой товарищ по лаборатории в Риверсайде, который потом уехал в Корнелл в аспирантуру. Встреча была назначена на стоянке в аэропорту. В небе проходило авиашоу. Деревенщина летала на старых бипланах, разгоняя свои «Сопвич Кэмелы» и «Кёртисы» до максимально возможных скоростей. Оскар захотел, чтобы «сделка» состоялась «из окна в окно» — как в детективном кино. Образец был таким вкусным, что я собрал ладонью сок с подбородка и облизал ее. Не знаю почему, но самые охуительные яблоки чертовски похожи на персики. Я привез домой готовый к посадке саженец высокоурожайного сорта Бархатный, фаворит яблочного мира, идеально хрустящее и полное витамина С. Я посадил его в полуметре от места, где покоился отец. Я хотел создать тень. Но через два дня дерево умерло. А яблоки приобрели вкус ментоловых сигарет, печёнки, жаренной с луком, и дешевого рома.
Я стоял у могилы отца, в грязи, под фонтаном воды, предназначенной для картофельных грядок. С этого места я видел всю нашу огромную ферму. Ряды фруктовых деревьев, высаженных по цвету — от светлого к темному. Лимоны. Абрикосы. Гранаты. Сливы. Деревья сацума. Инжир. Ананасы. Авокадо. Дальше шли поля, поочередно засеваемые кукурузой, пшеницей и японским рисом, если уж мне не жалко платить за воду. В самом центре стояла теплица, окруженная капустой, салатом, зеленым горошком и огурцами. Виноградная лоза — вдоль южной части забора, помидоры — вдоль северной. А в самом конце — белое одеяло хлопка. К нему я не притрагивался после смерти отца. Что там сказал мне Хомини, когда я стал одержим идеей вернуть Диккенс? Ты же знаешь поговорку «за деревьями леса не увидать»? Ну так вот, ты за ниггерами плантации не видишь. Кого я пытался обмануть? Ведь я фермер, а все фермеры — естественные сегрегационисты. Мы отделяем зерна от плевел. Я ведь не Рудольф Гесс, не Питер Виллем Бота
[173], не «Капитол Рекордс» и даже не сегодняшние Соединенные Штаты, блин, Америки. Эти мерзавцы занимались сегрегацией, чтобы удержаться у власти. А я фермер и провожу сегрегацию, чтобы обеспечить каждому дереву, каждому растению, каждому бедному мексиканцу и каждому бедному ниггеру одинаковый доступ к солнцу и воде, чтобы любому живому организму не было тесно.
— Хомини.
— Да, масса?
— А какой сегодня день недели?
— Воскресенье. Вы никак собрались в «Дам-Дам»?
— Ага.
— Тогда спроси этого пидора, где он прячет моих «Пострелят»!
Глава девятнадцатая
Людей пришло немного — человек десять. Фой, небритый, в мятом костюме, стоял в углу, непроизвольно дергаясь и нервно мигая. Недавно он попал в новости. Его чрезвычайно многочисленные внебрачные дети подали групповой иск о возмещении эмоционального ущерба, поскольку голос Фоя по любому поводу раздавался из всех радиоприемников, а лицо мелькало по всем телеканалам. Поэтому сегодня с «интеллектуалами» его связывала лишь безукоризненная эвклидова планиметрия стрижки под бокс и притащенная с собой картотека Rolodex. И впрямь, разве можно потерять веру в человека, который даже в худшие для себя времена следит за прической и приглашает к дискуссии Товарищей, например, Джона МакДжонса, черного консерватора, не так давно прибавившего к своей рабской фамилии приставку «Мак». МакДжонс читал отрывки из своей последней книги «Ирландское счастье. Путешествие черного ирландца
[174] из гетто к гэлам». Для Фоя этот человек был неплохим приобретением. Поскольку участникам бесплатно наливали ирландский виски «Бушмилс», народу могло быть и больше, но не было сомнений: клуб потихоньку загибался. Возможно, идея устроить заговор тупых чернокожих мыслителей изжила себя.
