— Что пишешь?
Он прижал телефон плечом.
— Сборник эссе «Когда-нибудь я заговорю как белый».
— Фой, когда в последний раз ты произвел на свет хоть что-то оригинальное?
Совершенно не обидевшись, Фой на секунду задумался и сказал:
— Наверное, когда был жив твой отец.
И продолжил телефонный разговор.
Я вернулся к старому дому Фоя и обнаружил, что Хомини и Батерфляй купаются голышом в бассейне. Даже удивительно, что любопытные соседи не потрудились вызвать полицию. Наверное, все черные старики похожи друг на друга. Стемнело, беззучно включилась автоподсветка воды. Светло-голубой цвет вечернего бассейна — мой любимый. Хомини залез на самую глубину, притворившись, будто не умеет плавать, и хватался за выдающиеся части тела Баттерфляй как за спасательный круг. Ему не удалось найти того, чего он искал, — фильмов, но то, что он, кажется, нашел, его успокаивало. Я разделся и тоже прыгнул в воду. Она была теплая, градусов тридцать — неудивительно, что Фой разорился.
Я плыл на спине и сквозь пар, поднимавшийся над водой, смотрел на Полярную звезду. Она указывала путь к свободе, но я не знал, нужна ли она мне. Я думал об отце, чьими идеями было оплачено это заложенное поместье. Я перевернулся лицом вниз, словно мертвец, пытаясь принять позу, в которой отец лежал на улице, когда я его нашел. Что успел он сказать перед тем, как его застрелили? Вы еще не знаете, кто мой сын. Вся эта работа, Диккенс, сегрегация, Марпесса, хозяйство, а я до сих пор не знаю, кто я есть.
Нужно задать себе два вопроса. «Кто я? И как мне стать собой?»
Я оставался таким же потерянным человеком, как и прежде, и уже серьезно подумывал, чтобы ликвидировать ферму, вырвать с корнем урожай, продать скот и устроить огромный бассейн с искусственными волнами. Круто же заниматься серфингом на заднем дворе?
Глава двадцать третья
Через две недели после нашего приключения «В поисках утраченных киносокровищ на бульваре Лорел Кэньон» раскрылась тайна. Журнал New Republic, не печатавший фото детей на обложке со времен «ребенка Линдберга»
[212], вдруг разразился статьей. Над заголовком «Новый Джим Кроу
[213]. Государственное образование: подрезает ли оно крылья белым детям?» был изображен мальчик лет двенадцати, являвший собой символ обратного расизма. Новый Джим Кроу стоял на ступеньках школы Чафф с толстой золотой цепью на шее, в тонкой шапке и наушниках с шумоподавлением, из-под которых торчали непокорные грязные белые космы. В одной руке он держал учебник по афроамериканскому английскому, в другой — баскетбольный мяч. Мальчик ехидно улыбался золотыми брекетами, а на его футболке размера XXXL было написано: «Энергия = эмси 2»
[214].
Давным-давно мой отец учил меня, что ответ на любой вопрос, вынесенный на обложку журнала, — «Нет», потому что редакция знает, что ответ «Да» отпугивает читателя так же, как предупреждения на сигаретных пачках с крупными планами гноящихся гениталий не отвращают, а провоцируют на курение и небезопасный секс. Таким образом, получается желтая журналистика: Народ против О. Джей Симпсона
[215]: расколет ли Америку вердикт суда? Нет. Телевидение зашло слишком далеко? Нет. Антисемитизм снова наступает? Нет, потому что он никогда и не останавливался. Подрезает ли крылья белым детям государственное образование? Нет, потому что через неделю после того, как номер появился в киосках, у остановки на Розенкранц остановился арендованный школьный автобус и оттуда выпрыгнули пятеро белых детей с рюкзаками за спиной, где лежали учебники, тревожные свистки и газовые баллончики, и совершили попытку реинтеграции школы Чафф, а завуч Карисма Молина стояла в дверях, преграждая вход в свое квазисегрегированное учреждение.
Даже если Карисма и не рассчитывала на паблисити в связи с тем, что школа, продолжай она развиваться прежними темпами, заняла бы четвертое место по округу, она должна была понимать, что двести пятьдесят бедных цветных детей, получающих неполное среднее образование, никогда не попадут на первую полосу, а отказ в обучении даже одного белого вызовет бурю в СМИ. Однако никто не мог предвидеть появление коалиции состоятельных белых родителей, которые, послушав советы Фоя, забирали детей из слабых государственных школ или из необоснованно дорогих частных. И призывали вернуться к принудительным школьным автобусам для всех, против чего так рьяно возражали родители предыдущего поколения.
Власти штата Калифорния, слишком растерянные и бедные, чтобы предоставить вооруженную охрану, опустив руки, наблюдали, когда пять жертвенных агнцев реинтеграции (Сьюзи Холланд, Ханна Нейтер, Робби Хейли, Киган Гудрич и Мелони Вандевеге) вышли из автобуса под защитой не национальной гвардии, а магии прямой телетрансляции и громких выкриков Фоя Чешира. Я видел его две недели назад, он тогда жил в своей машине, и, насколько мне известно, на последнее заседание в «Дам-дам» никто не пришел, хотя было запланировано выступление важного деятеля _ _р_ _ _ О_ _ _ _.
Сгорбив плечи и защищая руками лица, Диккенсовская Пятерка, как впоследствии стали называть этот квинтет, мужественно приготовилась взойти на эшафот истории под градом камней и пустых бутылок. Но в отличие от жителей Литл-Рока 3 сентября 1957 года
[216], никто из диккенсовцев не плевал им в лицо и не бросался расистскими оскорблениями. Напротив, у Великой Пятерки просили автографы и интересовались, с кем они пойдут на школьный бал. Но когда будущие ученики поднялись по лестнице, в дверях возникла завуч Карисма, которая не хуже губернатора штата Арканзас Фобуса вцепилась рукой в дверной косяк и отказывалась двигаться. Ханна, самая высокая из всех, попыталась ее обойти, но Карисма была просто кремень.
