После нескольких дней, проведенных в Фарингдон Хаусе, мы отправились в Лондон на репетицию в Ковент Гарден. Директором постановки была Нинетт де Валуа и она консультировалась с Гертрудой Стайн и Дейзи Феллоуз.
На премьере присутствовали многие знакомые Гертруды Стайн. По окончании спектакля она и Джеральд Бернере под аплодисменты зрителей появились на сцене и поклонились публике.
Сомерсет Моэм подошел ко мне с расспросами — он хотел знать, как воспримет его парижское общество.
Будучи в Англии, мы навестили наших добрых друзей — семейство Эбди. Познакомились мы с ними в период их проживания во Франции, обедали в их шикарном доме на Сен-Жермен. Помню, когда мы появились в их доме, я все осмотрела и решила, что дом был перестроен, этому легло было поверить. На самом деле он был таким с момента постройки.
Именно Берти, сэр Роберт Эбди, посоветовал Гертруде: «Вы должны написать историю ваших друзей и того времени». Что она и сделала, написав «Автобиографию Элис Б. Токлас». Совет этот последовал в тот момент, когда, выйдя из великолепного сада в его доме, мы направлялись к автомобилю. Вскоре семейство Эбди решили покинуть Сен-Жермен из-за английской системы налогообложения, наказывающей отсутствующих хозяев, и купили дом в Корнуолле, где мы сейчас и остановились.
Когда Эбди покинули Сен-Жермен, леди Диана прослышала, что в баре «Ритц» можно найти человека, занимавшегося нелегальным ввозом (на пароходе) собак в Англию. Она заказала у него китайского мопса. Мопса обучили многим трюкам. Один был такой: умри за короля и страну. Он ложился на живот и прикидывался мертвым. Берти был великий гурман. Каждый вечер он тратил целый час, обсуждая с поваром блюда на следующий день. Однажды я спросила его, сидя рядом за ленчем: «Из чего этот соус приготовлен?». Он недоуменно посмотрел на меня: «Я полагаю, все с молочной фермы и скотного двора».
Пока гостили у Эбди, повстречали Алека Во, а также сэра Кеннета и леди Кларк. Он предположительно интересовался художниками-модернистами, но не решился на приобретение их работ. В лучших английских традициях, гости после обеда развлекались играми на угадывание, в которых я была крайне плоха.
Посетили мы Дартмур, где увидели белую лошадь друидов
[78]. Милая леди Диана опустилась на колени и молилась. Ее молитва позднее была услышана, она призналась, что просила даровать ей ребенка.
Вернувшись в Париж, мы узнали, что нам придется выезжать из квартиры на улице Флерюс. Владелец квартиры освобождал ее для своего сына, собиравшегося жениться.
Благодаря Меро Гевара, жившей неподалеку на улице Дофин, мы нашли новое место на улице Кристин, скучной, темноватой, небольшой улице. Поначалу мы сомневались, но, увидев саму квартиру, пришли в восторг. Гертруда тут же спросила: «Хватило у тебя денег на хорошие чаевые консьержке?». «Да, но консьержка отказалась взять деньги, говоря, что сдавать ли нам квартиру, решает хозяин».
Мы переехали на улицу Кристин, но продолжали курсировать между Парижем и Билиньином.
Летом 1939 года нас навестила Клэр Бут Люк с мужем. Они были в Польше и пришли к убеждению о неизбежности войны. Мы вместе позавтракали в Белле, а следующий день они провели у нас в Билиньине. Она вышивала крестом карту Соединенных Штатов и была уверена, что ее муж станет Президентом.
Слухи о войне, конечно, витали в воздухе. Однажды вечером, когда Сесиль Битон гостил у нас, он отправился в ночь на длинную прогулку. В это время кто-то сказал, что объявили войну. Гертруда ответила: «Не беспокойте меня, Сесиль пропал, прежде всего надо разыскать его».
Когда объявили войну, мы раздобыли разрешение на проезд и поторопились в Париж. На улице Кристин первой заботой стало сохранение картин от сотрясений при бомбежках. Мы начали их укладывать на пол, но там оказалось меньше места, чем на стенах, поэтому оставили это занятие. Наших паспортов мы не смогли найти, только родословную пуделя. И кстати, это позволило нам во время оккупации получать питание для Баскета II.
Мы, не медля, вернулись в Билиньин. Война была у ворот. Американский консул в Лионе позвонил и посоветовал, не откладывая, пока еще возможно, уезжать. Гертруда сперва не обратила внимания на предупреждение, но на следующий день сказала: «Будет умнее продлить наши паспорта». Мы поехали в Лион, но консульство было переполнено, и мы решили не ждать.
На обратном пути встретили доктора Шабу с женой. Гертруда спросила: «Что вы тут делаете?». Миссис Шабу ответила, будто ничего не случилось: «Мы приехали обновить разрешение на охоту». «Даже так!» — воскликнула Гертруда Стайн. «Да, охота поможет нам прожить», — ответил доктор Шабу. Гертруда рассказала им о цели нашей поездки в Лион. А он сказал: «И не думайте покидать нас, человеку всегда лучше оставаться на своем месте, чем подаваться в бега».
Мы остались, несмотря на то, что выстрелы становились слышны ближе. Однажды мы поехали в Экс-ле-Бен, где Гертруда, выбирая книги, комментировала по привычке: «Немцы были там с тех пор, как покорили Францию». Я ей шепнула: «Поосторожней, не говори так громко по-английски». «Не так уж и важно теперь». Кассир на станции подслушал нас и спросил: «Вы англичане?». «Нет, мы американцы». «А, не волнуйтесь, они вскоре уйдут».
Однажды мы рыскали в Белле в поисках какой-нибудь пищи и табака для меня. Внезапно мимо промчался немецкий броневик. Мы забрались в наш автомобиль и поспешили назад в Билиньин.
В тот день, когда в Белле были расквартированы немецкие войска, с ними появились и гестаповцы, хотя в небольшом числе. Немцы заметили в нашей машине Баскета, Пепе не смогли увидеть. Они восхитились: «Какая чудная собака», но мы с Гертрудой не отреагировали.
Машину Гертруды Стайн переоборудовали, чтобы можно было ездить на древесном спирте вместо бензина. Однажды мы решили свидеться с баронессой Пьерло — она обещала нас связать с черным рынком. «Дело не в деньгах, — выразилась она, — а в личности. Покупаешь на черном рынке благодаря своей личности».
Продуктов, конечно, не хватало, не было достаточно и топлива. Однажды мадам Пьерло залезла на чердак, где хранилась одежда, в которую наряжали ее маленькую внучку, как и других детей, в особых случаях. На сей раз надо было найти одежду для всех, зима стояла суровая. Мадам Пьерло находилась там слишком долго. В результате подхватила простуду, развилась пневмония и через несколько дней мадам Пьерло умерла. Будучи больной, она сказала Гертруде: «Когда я в своей комнате слышу, как мои сыновья толкуют о войне, я не разберу, о какой войне идет речь — нынешней, войне 1914–1918 или 70-х». Мадам Пьерло сказала, что облака стали гитлеровскими и пока так происходит, война будет продолжаться.
Бедняга Пепе очень страдал от холода, и не выходил больше по нужде на улицу. Я не выдержала и сказала Гертруде Стайн: «Нам необходимо показать Пепе ветеринару». У ветеринара в Экс-ле-Бене, я сказала: «Сделайте все, что можете, но боюсь это невозможно». Он ответил: «Спасти его нельзя, я должен сделать инъекцию». Я поцеловала малышку Пепе, положила его в корзинку, в которой принесла — очень приятная испанская корзинка, которую подарила мадам Шабу — пожала ветеринару руку и, вся в слезах, попрощалась: «Увидимся позже».
