Карлу Ван Вехтену, Нью-Йорк.
25 октября 1946 г.
улица Кристин, 5, Париж VI.
Дорогой папа Вуджюмс!
Эдгар Аллан По
[96] (возможно такое?) был назначен администратором вместо его партнера Кемпа Бартлетта — (или Бартлетта Кемпа, у меня не сохранилось правописание его имени — моя бедная старая голова приемлет оба варианта), он отсутствует в Балтиморе и писал тебе и мистеру Моргану. Эдгар Аллан По беспокоится по поводу передачи рукописей Малышки библиотеке Йела безо всяких условий — понимают ли они, что у них нет права печатать — ожидают ли они получать доходы от публикации!!! Он, кажется, суетливый, но дедушка у него хороший.
Пьер Балмэн планирует 3-недельную поездку в Америку в следующем месяце. Я передам с ним письмо тебе, потому что Малышка сказала ему, что передаст. Я делаю только то, что сделала бы Малышка. Я пытаюсь — пытаюсь — день тянется долгих 24 часа, но нет времени что-либо делать, потому что дверной звонок раздается, кажется, в два раза чаще обычного — что легко объяснимо, хотят прийти старые друзья поговорить о Малышке или узнать, что сказала бы Малышка по определенному поводу и что ощущала бы — а другие, как Канвейлер — посидит печальный некоторое время и уйдет. Сегодня Пьер Релез привел миссис Сандбург, у ее мужа-американца (она — француженка) бизнес в Нью-Йорке. Она работает в сфере франко-американских отношений, хочет лучшего взаимопонимания между двумя странами — мертвое дело — ничего путного эти усилия не дают — но Малышка заинтересовалась бы и смогла бы кое-что предпринять. Когда я рассказала об этом Пьеру, он посоветовал: когда тебя спросят, скажи им, что она думала, когда этим занималась — это даст им идею, что для этого требуется.
С огромной любовью к вам обоим,
Элис.
Дональду Гэллапу, Нью-Хейвен
[97].
28 октября 1946 г.
улица Кристин, 5, Париж VI.
Мой дорогой Дональд!
Должна поблагодарить вас за посланный мне экземпляр вашего замечательного ревю «Брюси и Уилли», оно мне понравилось — очень, очень — и понравилось бы Гертруде, потому что объясняет вместо усложнения несложные, в сущности простые истины, что являлось основой всех произведений Гертруды — определенно ее последних — но заключенных зачастую в сложную оболочку. Только заинтересованные читатели могут следовать до конца, и я думаю это потому, что ее мысли и выражения простираются по меньшей мере в два раза дольше, чем у любого другого писателя, ее современника, за исключением Пруста и Генри Джеймса. Интересно, так ли это по вашему мнению. А сейчас мне нужен ваш совет, а, возможно, и помощь. Когда я подготовила рукописи и письма к отправке в Йельскую библиотеку — Гертруда сказала, что библиотеке в конечном счете следует иметь и подаренные ей книги с автографами — потому я отсылаю их, не запросив библиотеку — но их каталог, подготовленный вами, нигде не могу найти, хотя просмотрела все — по ошибке он был среди рукописей, уже отправленных в июле. Две причины, по которым мне он нужен прямо сейчас — одна, знать, что было опубликовано. Вторая — какие из ее книг — не рукописей — отсутствуют в Йельской библиотеке — некоторые из них я смогла бы восполнить. Или корректнее запросить Йельскую библиотеку официально, в таком случае, к кому мне следует обратиться или вы сможете и захотите это сделать вместо меня? Каков бы ни был ваш ответ, я признательна вам за помощь — с самыми добрыми воспоминаниями.
Всегда с благодарностью,
ваша Элис.
Карлу и Фане Ван Вехтен, Нью-Йорк.
25 декабря 1946 г.
улица Кристин, 5, Париж VI.
Дорогая императрица Фаня Вуджюмс и папа Вуджюмс!
Консьерж отключает воду каждый вечер в 8:15, чтобы предохранить трубы от замерзания и не включает до самого утра. Но они, несмотря на это, все равно где-то в доме замерзли и с прошлого вечера мы сидим без воды — за исключением того, что Огастин приносит из подвала. Сплошная потеря времени — болтовня — обмен мнениями и возврат к ситуации, едва ли нормальной, но достаточной, чтобы привести французов в доброе настроение. Все жители дома бодро воспринимают тот факт, что водопроводчики не могут прийти до завтра и то если завтра — лишь я ворчу, да еще консьерж, которому надоели эти трубы.
Сегодня, во второй половине дня меня навестила Ольга Пикассо — она приходит в 6, остается до 12 и рассказывает мне целые истории о том, что делает каждый, кого мы когда-либо знали, и всегда заканчивает каждую историю одинаково: что бы сказала и чувствовала Гертруда, о нем, о ней, обо всей истории
[98]. Полагала ли она, что во всем был виноват Элюар или то было влияние Андре Бретона. Она задает мне множество вопросов и на большинство из них есть ответы. Она так умильно успокаивается — все это довольно приятно и у Малышки с ней большей частью были rapprochement
[99], так что я продолжаю воспитывать Ольгу, несмотря на то, что это требует времени.
Я приступаю к работе над каталогом, но пока не нашла ничего из опубликованного, отсутствующего в каталоге. Я была занята также уборкой и чисткой квартиры, посыпаю дуст, чтобы моль не ела вещи. Пока все это происходит, бедняга Баскет лишен своих обычных прогулок — к тому же очень холодно — не для него, для меня. Соблюдать нормальные условия можно только в одной комнате — электричество ограничено. Мы съели мадам Сезанн
[100], но я не хочу сжечь — в буквальном смысле
— Пикассо. И все это время меня продолжает мучать ужасная судьба Бернара. Рене Релез сообщил мне кое-какую информацию, которая подвигает меня действовать в нескольких направлениях. Семья и адвокат не будут подавать апелляцию из-за опасения еще более строгого наказания. Довольно абсурдно, что малозначительная иностранка и подающий надежды молодой физик — оба не имеющие никаких покровителей — все еще надеются что-то сотворить, но мы надеемся. Чудо будет, если нам удастся — но я убеждена: то, что мы планируем, представляет собой единственный шанс на успех. Пикассо сказал Канвейлеру, что если тот хочет доказательства, что чудеса, да, случаются, пусть посмотрит, как растут его волосы — разве не чудо. Что ж, чудо должно произойти и как можно скорее, иначе станет чересчур поздно, чтобы спасти архивы и библиотеку, чрезвычайно важные для его [Бернара] будущего — если последнее у него есть. Вчера я попросила одного из друзей Малышки навестить меня и обсудить всю эту историю, и мне стало абсолютно ясно, ради Малышки это было бы сделано — они нуждаются в нашей доброй воле и она точно нашла бы средства убедить их. Так что надо продолжать. Прошедшей ночью Баскет и я зажгли рождественские свечи розового цвета, которые остались со времен улицы Флерюс — в память о Малышке, Баскет радостно все вспомнил, но впервые чувствовал себя неуютно — бедный Баскет.
