Он-то и нашел для Стайн первого, а позднее и последнего издателя. Именно Карл убедил Дональда Эванса опубликовать «Нежные кнопки». Он же написал затем роман «Питер Виффл», первый из романов о той эпохе, в создании которой принимал участие. Затем однажды он внезапно отбросил самое величайшее из искусств и переключился на фотографию. Когда Стайн осудила частые разводы и замужества одной из их общих друзей, он сказал: «Ты должна запомнить, что каждое ее замужество очередной трамплин в высшее общество».
Затем пришла война 1914–1918 гг. Американские женщины-писательницы, поэтессы и обозреватели моды, вернулись домой. После окончания войны их сменили представители молодого поколения американцев, заполонившие Париж, чтобы заняться литературным творчеством. Многие из них верили, что в городе уличных кафе и алкогольных баров (сухой закон в США был в полной силе) и Бодлера мастерство писательства передается друг другу как инфекция.
В первое же свое посещение Парижа Шервуд Андерсон нанес визит Г. С. Во второй приезд он уже встречался с ней часто. Он обладал прямолинейным характером, саркастическим остроумием и всеобъемлющим сердцем — неотразимая комбинация. Он не знал французского языка, но удивительно легко общался с парижанами, особенно с рабочим людом. Он рассказал нам, что в течение какого-то времени разъезжал по стране с лекциями. Однажды обнаружил, что приковывает к себе внимание слушателей [как лектор] — точно как певец в опере. Он, естественно, немедленно разорвал контракт и прекратил чтение лекций. Он был очень красивым, невероятно очаровательным и талантливым рассказчиком.
Скотт Фитцджеральд, первый из «потерянного поколения», как его нарекла Г. С., был единственным из парижского десанта, кто уже продемонстрировал свой талант и талант огромный. Фитцджеральд, весьма интеллигентный, необыкновенно притягательный выделялся среди всех остальных. На свое тридцатилетие он пришел к Г. С. и поделился своим неприятием того факта, что с юностью покончено. «Но ты и пишешь как тридцатилетний», — убежденно сказала Г. С. «Правда?» — спросил он. Он никогда не верил ее оценке своего творчества, уж чересчур отрадной, чтобы быть правдой. Он обладал скептическим умом. «Легко льстить пожилому человеку», — прокомментировал он топорность одного из своих современников, когда те пришли навещать нас.
Был еще и Дос Пассос, с его очаровательным испанским и Гленуэй Уэскотт с его канадским акцентом, и Хемингуэй, чьи черные сверкающие глаза — в то время они были именно такими — чьи ослепительная улыбка и guiches
[208], делали его похожим на итальянца. Он однажды и упомянул, что у него течет итальянская кровь. Отделение Красного Креста, куда он поступил добровольцем, было прикомандировано к итальянской армии, участвовало в сражении и отступлении под Капаретто, что Хемингуэй подробно описал в романе «Прощай, оружие». Хемингуэй, говоря об одном американце и его жене, приехавшими в Париж, чтобы стать писателями сказал, что знал их, когда те даже не умели читать и писать. Подобное ощущение у меня возникло и в отношении Хемингуэя: ни чтение, ни писательство не было естественным и неизбежным зовом его натуры.
Эзра Паунд, с которым в 20-х мы встречались несколько раз, интересовался японскими эстампами, политической экономией и восточной музыкой. Его суждения напомнили мне замечание королевы Виктории, когда кто-то неудачно выступил перед ней с ирландской уличной балладой «Зеленые одежды»: досадно и весьма ошибочно
[209].
Т. С. Элиота привели к нам только один раз. Он был мягким, немного импозантным, уже немолодым человеком. Он сидел, отказавшись отдать зонтик, сцепив руки, глаза сверкали на безучастном лице.
Торнтона Уайлдера Г. С. встретила лишь в 1934 году и между ними сразу же завязалась дружба. Бесконечными были их дискуссии на прогулках в сельской местности, на переполненных городских улицах, у нее дома. Некоторые из идей, возникших в этих беседах, использованы в ее произведениях. Разнообразие интересов и деятельности Тортона приводило ее в восхищение, оно, казалось, целостно объединяло его творчество, а не распыляло его. Роман «На небо мой путь…» она считала истинно американским романом. Она хотела, чтобы он больше создавал подобных романов. Из его пьес выделяла одноактную пьесу «Королевы Франции».
Сегодня в Париже достаточно молодых писателей-солдат с их Биллем Прав и вторым романом на выходе. Они берут курс в Сорбонне, именуемый Французская Цивилизация, по окончанию которого в конце года им выдадут свидетельство о посещении. Есть более серьезные специалисты, обладатели стипендии Фулбрайта, исписывающие тома для своих докторских диссертаций. Есть молодой, очень молодой человек по имени Отто Фридрих, который в настоящее время работает над своим четвертым романом и который возможно окажется очень важным человеком будущего. И молодой Джордж Джон, чья ранняя поэзия произвела большое впечатление на Г. С. и чье нынешние достижения она предвидела. Хорошо было бы закончить на этой оптимистичной ноте, но нельзя целиком проигнорировать пеструю группу людей, околачивающихся вокруг разнообразных кафе на улице Сен-Жермен де Прэ. Они публикуют и поставляют свои эссе, по крайней мере, в один, небольшой журнал. Их можно без опаски не брать в расчет как «непредсказуемое будущее».
Дж. Уикс Кто на самом деле написал «Автобиографию Элис Б. Токлас»
[210]
Я встретился впервые с Элис Токлас в 1958 году. Тогда я работал в Брюсселе и по выходным дням время от времени наезжал в Париж. Останавливался я у своего друга Фрэнка Уайта, сотрудника журнала «Тайм Лайф», жившего в старом Латинском квартале. Фрэнк разделял мой интерес к американским писателям, побывавшим в Париже в двадцатые годы, и познакомил меня с несколькими из тех, кто остался там надолго. В основном это были журналисты, которые в их золотую пору обживали Dome и Dingo и запросто рассказывали о близких знакомствах с Хемингуэем, Фитцджеральдом и героями книги «И восходит солнце». Большинство были хорошими рассказчиками, знали множество занятных историй, заметно сдобренных ностальгией и воображением.
Вскоре эти истории стали повторяться и я понял, что набор их ограничен, основан на слухах, а иногда и просто надуманы, поскольку я распознал некоторые, взятые у Хемингуэя. «Воспоминания» эти не надоедали, но мне после какого-то времени захотелось подобраться поближе к их первоисточникам и поговорить с теми, кто и в самом деле участвовал в событиях тех дней, а не просто ошивался в Монпарнасских кафе. Я хотел встретиться с такими людьми как Сильвия Бич. Дженет Флэннер, Эжен и Мария Жола и услышать их рассказы о Джойсе. И хотя мной владело любопытство и любовь к сплетням a la Boswell
[211], я всегда сохранял чувство такта и руководствовался принципом, в соответствии с которым нечестно лезть в частную жизнь людей без легитимной на то причины.
