– В общем, так, – сказал он, – я все пытался придумать, что тебе подарить на Валентинов день. Хотелось что-нибудь такое… ну, чтобы обоим было приятно. И вот иду мимо магазина и вижу рекламку.
Он протянул мне листок, на котором было написано: Специально для влюбленных! Катайтесь на здоровье с любимыми!
– Захожу, чтобы узнать, о чем это, а там говорят, мол, в День святого Валентина можете взять пару одинаковых велосипедов, только один мужской, другой женский, по цене одного!
Я изумленно заморгала:
– Ты хочешь купить мне велосипед?
Он пожал плечами:
– Нет, вообще-то, я хочу купить два, один тебе, другой мне. А летом, бог даст, будем вдвоем кататься. Либо здесь, либо в Хэмптонсе, если снимем там жилье. Будем ездить на пляж… Скажи, здорово?
Я снова изумилась. Не успела переварить известие о том, что Даррен собирается подарить мне велосипед – а это само по себе уже дикий подарок, – как до меня дошло, насколько тонко и глубоко он все продумал. Ему, видите ли, хочется подарить мне не просто вещь, а с намеком: он планирует быть со мной вместе и всю весну, и даже лето. Если приму, значит соглашусь с его планами, каково? Я представила, как мы с ним катим на велосипедах. А что, наверное, это было бы здорово. И мысль снять домик на пару с Дарреном, а не сидеть там одной казалась вполне заманчивой. А почему бы не пожить с ним? Идея мне нравится, и я уже почти не сомневалась, что чем дальше, тем будет нравиться больше.
– Но это такой большой подарок, – неуверенно сказала я.
– Если честно, твой велосипед размерами будет поменьше, чем мой, – отпарировал он.
Я рассмеялась:
– А цвет одинаковый?
Он поскреб затылок:
– Нет, не думаю. Впрочем, давай съездим и спросим, а?
Это прозвучало как вопрос, словно он на все сто не был уверен, что я приму его подарок или предложение съездить в магазин.
Я сжала его руку в перчатке:
– А что, давай. Если забуду сказать потом – спасибо тебе заранее.
Сама я на Валентинов день собиралась подарить ему бутылку любимого бурбона, но теперь передумала.
– Между прочим, – сказала я, разглядывая рекламку, когда мы уже вошли в дом, – я тоже купила тебе подарок, но теперь верну его обратно. – (Даррен посмотрел на меня вопросительно.) – А вместо этого куплю два велосипедных шлема, одинакового цвета!
Я показала ему листок, где было написано: Осенняя распродажа. Два шлема по цене одного!
Он с улыбкой потянулся ко мне и поцеловал в щеку.
– Я всегда знал, ты – моего поля ягода.
И я стала привыкать к мысли, что он прав.
Глава 34
Через неделю после Дня святого Валентина у меня зазвонил мобильник: на экране я увидела незнакомый номер с кодом другой страны. Я не сразу поняла – какой именно, и как ни странно, в первую очередь подумала не о тебе. Сначала мелькнула мысль: не из Европы ли, из телестудии, которая крутит наше шоу по лицензии? Кто-то пытается разыскать Фила, в офисе его не оказалось, вот и звонят на мой номер. Понимаю, это маловероятно, но ответила я так, как обычно отвечаю на работе.
– Алло, Люси Картер слушает. – (Трубка молчала.) – Алло?
– Люси!
Это был ты. Я узнала твой голос. Я его сердцем почувствовала. Мое имя, произнесенное твоими губами, трепещущей волной прошло по моему телу, и слава богу, что я сидела за столом в рабочем кресле, потому как в эту минуту ноги вряд ли удержали бы меня.
– Гейб? – (В трубке слышалось твое сопение.) – Что с тобой, Гейб? Что там у тебя?
– Да ничего особенного. Глаз подбит. Щека порезана. Губа разорвана. Ну и ребра слегка помяты.
Сердце мое застучало.
– Где ты? Что случилось?
– Да, понимаешь, камеру пытались отобрать, а я не отдавал, ну и побили немножко, пока американские солдаты не вмешались.
– Ты в Багдаде?
– Ага. Сейчас я в зеленой зоне. В безопасности, все в порядке. Просто… просто хотелось услышать твой голос. Надеюсь, ты не против, что я позвонил.
– Конечно не против.
При одной мысли, что ты избит, ранен, истекаешь кровью и хочешь со мной поговорить, глаза мои наполнились слезами. Интересно, подумала я, если бы меня ранили, мысль о ком принесла бы облегчение: о тебе или о Даррене? А может, о Кейт? Или о родителях?
– Что я могу для тебя сделать?
– Уже делаешь. Ты здесь, ты со мной говоришь. Когда эти мордовороты навалились на меня, в голове мелькала только одна мысль: «А вдруг я никогда больше не услышу твой голос, Люси?» И вот со мной все в порядке, я снова слышу твой голос. Так что все хорошо. Мир прекрасен.
Я не знала, как на это реагировать. Что говорить. После стольких месяцев молчания вдруг объявился, вынуждая меня снова страдать… и сам ведь страдает, что меня нет рядом.
– Ты скоро вернешься в Нью-Йорк?
– Думаю, летом. На следующей неделе начальство в «Ассошиэйтед пресс» дает мне недельный отпуск, но я думаю навестить маму. А летом будет нормальный отпуск. Скорее всего, приеду. Соскучился по всем вам. По тебе больше всего.
Я хотела спросить, где ты остановишься, станешь ли жить на старом месте. Достаточно ли сильно по всем соскучился, чтобы бросить свой чертов Ирак и вернуться навсегда. Достаточно ли сильно соскучился по мне. Но не спросила.
– Я тоже соскучилась, Гейб. – Это все, что пришло мне в голову.
В проходе в мой закуток нарисовался Фил.
– Люси! У тебя конспект выступлений на вчерашнем бюджетном собрании?
Я кивала Филу, говорила в трубку, что мне надо идти, ты отвечал, что скоро со мной снова свяжешься, я сказала: «Хорошо, и тогда мы еще поговорим».
Но опять до самого конца твоей поездки к мамочке от тебя не было ни единой весточки, а потом ты прислал по электронной почте коротенькое послание, где сообщал, что чувствуешь себя лучше и с нетерпением ждешь возвращения в Багдад. И тогда все мои тревоги, все опасения, терзавшие сердце при звуке твоего голоса, снова переплавились в злость. Как ты мог… как ты мог позвонить мне, снова вытащить на поверхность мои чувства, если и не собирался доводить дело до конца?! Нет, Гейб, это нечестно. Это уже ни в какие ворота не лезет, и если бы наша жизнь была спортом, а я – судьей, то встала бы во весь рост и закричала: «Фол! Не считается!» – как мы кричали во время игр в летнем лагере. Но в реальной жизни кричать некому и «считается» все.
В тот вечер я целовала Даррена особенно горячо.
Но совсем избавиться от мыслей о тебе не получалось, я постоянно думала: ты все пытаешься доказать, что люди везде одинаковы, и этим думаешь победить зло и насилие, но тщетно, только сам пострадал.
