Американские офицеры уже знали о массовых убийствах в долине Амблева. 20 декабря солдаты 117-го пехотного полка, освобождая деревни Парфондрю и Стер, насчитали 117 трупов мужчин, женщин и детей, расстрелянных из стрелкового оружия.
[46] Когда начальник местной полиции показал солдатам трупы, те не смогли сдержаться, и потребовалось личное вмешательство капитана Джона Кента из роты A, чтобы удержать их от расправы над девятью пленными из батальона Книттеля.
Поэтому, оказавшись в плену, капитан Кобленц тут же попал на допрос к знающему немецкий капитану Курту. Затем последовал перекрестный допрос солдат. На это ушел весь день, но, когда 23 декабря допросы были завершены, капитан Кобленц опроверг все данные из предоставленных ему в письменном виде показаний своих солдат. В таком виде все свидетельства были переданы майору Муру, сотруднику службы генерал-инспектора в 1-й армии. Так эти первые письменные свидетельства медленно двигались по командной цепочке, пока не добрались до Версаля, где служащие аккуратно сложили их в особую панку, где им предстояло дожидаться дня, когда они будут использованы как аргументы в пользу повешения «некоего Иоахима или Йохена Пейпера — офицера СС из дивизии „Адольф Гитлер“».
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
Воскресенье, 24 декабря 1944 года
Сегодня мы выметем отсюда немцев!
Генерал Риджуэй, приказ на день, 24 декабря 1944
1
После двух часов ночи выжившие эсэсовцы начали крадучись выбираться из Ла-Глез и небольшими группами спускаться по склону прочь из деревни в направлении реки Амблев. Из пяти тысяч солдат, бодро наступавших неделю назад, осталось всего восемь сотен. Пейпер понимал, что он окончательно разгромлен и что все контрнаступление в целом провалилось. Не будет ни броска на Маас, ни взятия Антверпена, ни разделения английской и американской армий, ни перелома войны.
Позже, в плену, у него будет достаточно времени — тринадцать лет! — чтобы обдумать свои ошибки. Снова и снова он спрашивал себя, как же можно было забыть взять саперов в начало колонны, чтобы в первый же день в Ланцерате не остановиться перед заминированным участком дороги. Раз за разом он изводил себя мыслями о том, почему он не пошел на штурм Ставло вечером 17 декабря, когда город был совершенно открыт. Почему он упустил из виду необходимость иметь в каждом танковом подразделении саперов для наводки мостов? Сколько времени было потеряно из-за того, что 18 и 19 декабря у него перед носом были взорваны мосты через Амблев и Сальм! Он понимал, что наступление боевой группы через Арденны было одним из самых смелых деяний за всю его карьеру (что признали и сами союзники несколько позже, когда улеглись страсти войны), но сколько же ошибок он совершил!
Однако в момент командования отступлением своих солдат из Ла-Глез у Пейпера еще не было времени для рефлексии. Следовало увести всех как можно дальше к тому моменту, как янки поймут, что птичка улетела. Колонна барахталась по колено в снегу, с единственным американским пленным под охраной молодого Пауля Фрелиха, которому удавалось каким-то образом все время держать пистолет нацеленным на Мак-Кауна.
Прошло два часа с того момента, как колонна покинула Ла-Глез. В деревне было тихо. Внизу, в подвалах и погребах под разрушенной церковью, продолжали спать пленные американцы под охраной нескольких оставшихся прикрывать отступление эсэсовцев.
С грохотом разорвался первый заряд. Пленные в подвалах в ужасе просыпались. Еще один взрыв сотряс деревню. Снаружи один за другим рвались танки, брошенные боевой группой. Последние пятьдесят защитников Ла-Глез уничтожали тяжелое вооружение когда-то гордого полка. Взрывы сотрясали все вокруг, и огонь рассыпался во все стороны. Казалось, что горит вся деревня вместе с окрестностями.
Американцы внизу на склонах окружающих деревню гор, пытавшиеся урвать себе пару часов сна перед утренней атакой, выскакивали из спальных мешков и бежали в засыпанные снегом окопы.
Генерал Харрисон в своем штабе проснулся и застонал, услышав шум. И Ходжес, и Риджуэй требовали срочно взять Ла-Глез, чтобы высвободить танки Будино на поддержку проседающему фронту VIII корпуса, а тут — что еще выдумал противник, чтобы сорвать утренний штурм? Неужели Ла-Глез никогда не падет?
Мак-Каун пробирался в снегу рядом с молодым командиром немцев. Темп взяли убийственный. Шли всю ночь, останавливаясь на пять минут в час на привал, во время которого казавшийся неутомимым Пейпер обходил всех солдат, приободряя каждого и высмеивая любой намек на слабость. Несмотря на то что Пейпер воплощал собой все, что Мак-Кауна учили ненавидеть, тот не мог не восхищаться им: это был чертовски хороший солдат и прирожденный лидер, обожаемый солдатами.
Наступил рассвет, а они все шагали. Мак-Каун думал о том, что же произошло с остальными пленными из 119-го полка, которые остались в Ла-Глез. Несмотря на боль в ногах, Мак-Каун устало улыбнулся про себя. Они завтра будут праздновать Рождество вместе со своими. Может быть, у них даже будет индейка со всем причитающимся. После того, что они испытали, власти, возможно, предоставят им какое-нибудь послабление, например сорок восемь часов увольнения в Париж. А у него, Мак-Кауна, каким оно будет, Рождество 1944 года? Скорее всего — камера военнопленного, кусок черного хлеба да кусок эрзац-колбасы в качестве праздничной добавки к рациону.
На лице его, должно быть, опять появилось выражение мрачной задумчивости, потому что Пейпер, проходя мимо, внезапно повернулся к нему и радостно сказал, указывая на покрытую снегом ель, сверкающую в лучах рассветного солнца:
— Я обещал вам рождественскую елку — так вот она!
Чуть погодя Мак-Каун опять поравнялся с Пейпером, и, указывая на Фрелиха с его неизменным пистолетом, спросил:
— А нельзя сказать этому парню, чтобы перестал называть меня «бой»? Я вообще-то майор!
Пейпер заставил себя улыбнуться:
— Он по-английски других слов не знает, — и передал солдату слова Мак-Кауна.
Тот кивнул в знак того, что все понял, и добавил:
— Полковник! А нельзя ли, чтобы майор дал вам слово чести, что не убежит? Я уже не могу больше держать пистолет!
Пейпер перевел слова солдата, и в конце концов Мак-Каун сдался.
— Ладно, — устало сказал он. — Даю вам слово.
Фрелих, осклабившись, убрал пистолет.
В начале девятого утра 24 декабря Пейпер разрешил солдатам сделать очередной привал. Все тут же растянулись в снегу, даже не думая ни о какой маскировке. Вдруг со стороны Ла-Глез раздалась артиллерийская стрельба. Все сели. На Ла-Глез снова сыпались снаряды. Было видно, как маленькие фигурки со всех сторон надвигаются на пустую деревню. Мак-Каун, с обвязанным вокруг каски белым платком,
[47] походивший, по словам Пейпера, на судью с учений, грустно сказал:
