ЛИДИЯ. Ничего, открой их на «Трезвости». Брось мне сюда «Письма лорда Честерфильда». Ну, теперь они могут пожаловать!
И тут приходит миссис Малапроп (сыгранная, быть может, миссис Остин?), дабы сообщить, что собирается отправить свою девятилетнюю дочь в пансион, «чтобы ее там обучили всяческим уловкам».
После года, проведенного дома, девочки Остин вместе с оставшейся без матери кузиной Джейн Купер были вновь отправлены в школу. На этот раз в пансион миссис Ля Турнель в Рединге. Школа пользовалась хорошей репутацией, располагалась в помещениях, сохранившихся от Редингского аббатства (школьный сад выходил на его руины, где дети могли бегать и играть сколько хотели), но даже и здесь директриса оставляла желать лучшего. Хотя она и была известна под внушительным именем миссис, или мадам, Ля Турнель, в действительности ее звали Сара Хакитт. Псевдоним она взяла для того, чтобы привлекать родителей будущих учениц, — на самом деле Сара даже не говорила по-французски. Тем не менее кое-какие связи с Францией у пансиона все-таки имелись: им владела мадам Сент-Квентин, а когда спустя несколько лет началась Французская революция, там стали преподавать несколько француженок-эмигранток.
Миссис Ля Турнель отличалась некоторыми странностями. Ей перевалило за сорок, у нее была искусственная нога загадочного происхождения и страсть к театру. Больше всего она любила рассказывать истории об актерах и актрисах. Вряд ли Остины ожидали подобного, выбрав для дочерей эту школу в бывшем аббатстве. Ля Турнель не преподавала сама, ограничиваясь исполнением роли смотрительницы, или домоправительницы, в белом муслиновом переднике, с кружевными манжетами и большими плоскими бантами на чепце и на груди. Она восседала в гостиной, отделанной деревянными панелями, ковры на стене за ее спиной изображали могилы и плакучие ивы, а на полке над камином выстроился целый ряд миниатюр. По утрам, сидя у камина, она предлагала детям ранний завтрак — на треножнике черного дерева, который ученицы прозвали «котом», стояла большая тарелка с хлебом, намазанным маслом, и все это было довольно уютно. Молодым учительницам даже позволялось выходить к столу в папильотках. После завтрака племянница миссис Ля Турнель, мисс Браун, читала утренние молитвы, правда впечатление несколько портил настойчивый шепот ее тетки: «Поторапливайся!» — вызванный тем, что в соседней комнате дожидалась прачка.
Этот пансион, похоже, был безобидным, хоть и безалаберным. Ученицы спали по шесть человек в комнате, их учили правописанию, шитью и французскому языку. Конечно, им преподавали и танцы — обязательный предмет для каждой девушки, — возможно, и игру на фортепиано. Известно, что учившаяся чуть позднее девочка принимала участие в школьных спектаклях, так что вполне вероятно, что в обучении Джейн и Кассандры пьесы тоже занимали свое место. У них было полно свободного времени, так как после утренних занятий они были предоставлены сами себе. И они больше не болели. Однажды их пригласили на обед в близлежащую гостиницу братья — Эдвард Остин и Эдвард Купер. Эти восемнадцатилетние молодые люди, видимо, сочли, что будет довольно забавно посетить школу для девочек, а у добродушной миссис Ля Турнель не нашлось никаких возражений. Еще одним визитом, о котором сохранилось письменное свидетельство, было посещение школы кузеном их матери, преподобным Томасом Ли из Глостершира, который завернул сюда, проезжая через Рединг, и дал каждой племяннице по полгинеи. Возможно, он написал родителям, что девочек там мало чему учат, что навело мистера Остина на раздумья, стоит ли платить тридцать пять фунтов в год за то, чтобы дочери бездельничали вдали от дома. Как бы то ни было, на исходе 1786 года сестер забрали от миссис Ля Турнель. И на этом закончилось формальное образование Джейн.
Глава 5
Связи с Францией
Хорошо ли, плохо ли Кассандру и Джейн обучали французскому языку у «мадам Ля Турнель» — неизвестно, но дома их ждало кое-что получше. Их кузина Элиза, свободно говорившая по-французски, собралась на Рождество в Стивентон вместе со своей матерью и шестимесячным малышом Гастингсом Франсуа Луи Эженом Капо де Фейидом. Приезд французской графини с замысловато наименованным наследником волновал воображение. Джейн знала двоюродную сестру только по разговорам родителей и по письмам, приходившим из Франции, — она была еще совсем маленькой, когда Элиза покинула Англию. Да, еще у них имелся портрет, присланный в подарок мистеру Остину, — на нем была изображена стройная серьезная дама с широко расставленными глазами и пышно взбитыми напудренными волосами. Загадочная Элиза заинтриговала десятилетнюю Джейн, как и вся ее история, начиная с рождения в Индии до недавнего стремительного приезда в Лондон с юга Франции, на Позднем сроке беременности, — она желала, чтобы ее ребенок появился на свет на английской земле. Брак и материнство словно одарили ее каким-то волшебством, и она оставалась молодой и прекрасной. Ее день рождения приходился на декабрь, как и у Джейн: одной должно было исполниться двадцать пять, другой — одиннадцать.
Кассандра и Джейн, вернувшись, застали дома только двоих братьев, маленького Чарльза и неподражаемого Генри, шутника и балагура, сильно вытянувшегося в свои пятнадцать лет. Джордж, разумеется, отсутствовал, а трое остальных оставили дом ради приключений. Джеймс отправился в свое первое заграничное путешествие — на юго-запад Франции, чтобы навестить никому из них дотоле не известного супруга кузины Элизы, графа Жана Франсуа Капо де Фейида, в его поместье возле городка Нерак. Правда, по последним известиям, корабль Джеймса все еще стоял на якоре в Джерси, дожидаясь попутного ветра. Счастливчик Эдвард находился в Швейцарии (дальше планировался Дрезден, а потом Италия), а Фрэнсис — в мореходной школе в Портсмуте. Режим в этой школе был жестким, если не сказать жестоким, дисциплина поддерживалась с помощью кнута, поговаривали об издевательствах сильных над слабыми, безделье и пьянстве. Но Фрэнсис ни на что не жаловался. Он сам решил поступить в эту школу, успешно занимался там с апреля и собирался домой на короткие рождественские каникулы.
Перед Рождеством не знающий покоя дом священника освободился от учеников, разъехавшихся к родителям, чтобы тут же наполниться вновь — гостями. «Здесь собралось приятнейшее общество: сестра Хэнкок, мадам де Фейид и ее малыш, они приехали к нам в прошлый четверг и останутся до конца следующего месяца», — писала миссис Остин своей кентской племяннице Филе Уолтер 31 декабря 1786 года. Ожидались еще племянники Куперы, и «пятеро из моих детей тоже дома, Генри, Фрэнк, Чарльз и девочки, которых мы окончательно забрали из школы». Миссис Остин не указала полный титул своей племянницы Элизы, но французская графиня отбрасывала ослепительное сияние на все маленькое стивентонское общество. Как будто райская птичка слетела в пасторский дом. Элиза с восторгом рассказывала о жизни в Лондоне, где они с матерью поселились возле Портмен-сквер, приобрели собственный экипаж и четверку лошадей и однажды ездили на придворный прием, причем на Элизе было платье с таким тяжелым кринолином, что она утомилась даже стоять в нем. Она рассказывала, как наносила визиты герцогиням и ездила в «Алмак»
[31], где, как всем известно, собирался весь высший свет, и оставалась там до пяти утра.
