Доктор Джонсон, столь обожаемый Джейн, авторитетно выступил в своем журнале «Бродяга» против судебных законов Англии и особенно против смертной казни за копеечное воровство, как за убийство. История Ли-Перро, безусловно, подчеркивает жестокость и абсурдность этих законов. Даже если бы она и оказалась виновна, это несоразмерная жестокость: за столь малый проступок заключать пожилую даму в тюрьму и содержать там в страхе перед повешением или отправкой в ссылку на край света. Даже в наши дни женщины, обвиненные в магазинных кражах, иногда кончают с собой. Миссис Ли-Перро просто повезло — она оказалась крепким орешком, да и муж оказал ей неоценимую поддержку. Джейн никогда не возвращалась к этому происшествию (о нем, впрочем, не упоминал никто в семье), но оно и не укрепило ее расположения к родственнице. Скорее она чувствовала раздражение, какое может испытывать нуждающаяся племянница по отношению к богатой, властной и не слишком щедрой тетке.
Джеймс Остин, наиболее вероятный наследник состояния Ли-Перро, обещал быть на суде вместе с женой, но в сильный февральский снегопад сломал ногу и не мог выходить вообще. Элиза Шут отметила в дневнике его отсутствие в церкви и записала, что службы за Джеймса проводил Чарльз Паулетт. Сама она была очень занята — руководила варкой питательного бульона, который доставляли деревенским беднякам. Времена для тех настали очень тяжелые и становились все хуже. В Дине миссис Лефрой основала «Соломенную мануфактуру»
[127], чтобы местные женщины и дети могли заработать несколько пенсов, плетя коврики и другие предметы для хозяйства. Но подобная благотворительность приносила мало пользы. Элиза Шут в письме подруге выражала сочувствие хэмпширским работникам.
…Бедняки недовольны, и для того есть причины: я слышала, пшеница будет в этом году стоить недешево, и все остальное, что необходимо для жизни, тоже очень дорого. Бедняк не может купить ни пива, ни ветчины, ни сыра. Стоит ли удивляться их ропоту: плата за их труд недостаточна, и гордость бедняка (а почему мы не допускаем, что она у него есть?) уязвлена необходимостью просить помощи в церковном приходе, весьма часто получая грубость в ответ. Признаться, мне кажется, что на нашем политическом горизонте сгущаются тучи…
[128]
Это замечательно наблюдательное и сочувственное письмо удивительно для жены записного тори, страстного любителя охоты на лис. Очевидно, Элиза далеко не на все смотрела глазами Шута. В этом же письме она не менее убедительно высказывается по поводу положения жен.
Мистер Шут как будто удивлен, что я могу отлучиться на двадцать четыре часа, когда он дома, хотя ему и кажется совершенно естественным покинуть меня ради дел или развлечений, — такова разница между мужьями и женами. Жены — род ручных животных, которые, по мнению мужчин, всегда должны поджидать их дома, мужья же — господа и повелители, вольные отправиться туда, куда им вздумается.
Дама с таким ироничным и независимым взглядом на вещи кажется привлекательной соседкой. Но между Элизой Шут и Джейн Остин так и не возникло взаимопонимания. Возможно, Джейн считала ее заносчивой, хотя на деле она была просто застенчива. Элиза же, видимо, побаивалась соседки. В общем, гордость и предубеждение. Что и говорить, Шуты вели жизнь куда более пышную. Например, в октябре 1800 года они посетили важное музыкальное мероприятие в Уинчестере. Здесь давали ораторию «Сотворение мира» Гайдна для пятисот семей графства (среди присутствовавших был и Шеридан), после чего состоялся бал. Остины о подобных развлечениях не могли и помыслить. Они переживали нелегкие времена. Ферма приносила меньше трехсот фунтов, к тому же общий упадок не замедлил сказаться на церковных десятинах. Джейн, как и миссис Шут, отмечает в письмах бедственное положение местных жителей, упоминает судебных приставов, отбирающих дома за неуплату, говорит о необходимости снабжать крестьян одеждой. И хотя мистер и миссис Остин и старались украшать стивентонский сад, выкладывали дерн, сажали новые растения, а в дом закупили новые столы, на самом деле они очень устали. В ноябре буря со страшным шумом повалила два вяза у самого их дома и сломала майское дерево
[129] с флюгером, которые все дети помнили с рождения. Эта зима на всех производила удручающее впечатление.
И Генри с Элизой не спешили порадовать своим визитом. В марте 1799 года Генри отправился со своим полком в Ирландию, чтобы охранять побережье от французов и подавлять постоянное недовольство ирландцев. Он оставался там в течение семи месяцев, в основном в Дублине, и успел весьма расположить к себе наместника, лорда Корнуоллиса, который ранее занимал пост генерал-губернатора Индии, но был направлен правительством на усмирение ирландского восстания. Генри привлекали богатые и могущественные особы, и он быстро соображал, какую пользу сможет извлечь из знакомства с ними, когда выйдет в отставку. Он рассчитывал применить свой опыт полкового казначея в банковском деле…
Тем временем Элиза удалилась в место, которое она называла своим «эрмитажем», — возле Доркинга в Суррее, — заявив, что предпочитает пианино, арфу и книги любой другой компании. Словно в подтверждение ее слов, до наших дней сохранился печатный том пьесок для голоса и арфы «Feuilles de Terpsichore»
[130] и копия от руки переписанных песен Пёрселла, Генделя, Гайдна и Моцарта с подписями «миссис Генри Остин» и «Элиза Остин, 19 августа 1799». Ее обычная веселость угасла. Филе, которая просила кузину похлопотать за своего брата перед Уорреном Гастингсом, Элиза ответила, что питает «неодолимое отвращение к подобным хлопотам». Чувствовала она себя неважно, но еще больше беспокоилась за сына: тот страдал частыми и сильными эпилептическими припадками. «Если они не загубят его жизнь, то повредят его умственным способностям, и эта печальная истина служит неослабным источником горя для меня». И с грустью заключала: «Душевные и телесные страдания всегда тесно связаны».
Глава 15
Три книги
Когда двадцатилетняя Джейн Остин написала первый вариант «Гордости и предубеждения», она приходилась почти ровесницей своей героине Элизабет Беннет. К моменту публикации книги в 1813 году ей исполнилось тридцать семь: возраст более близкий к матери Элизабет. Семнадцать лет между созданием произведения и его выходом в свет — срок немалый. И «Чувство и чувствительность» также увидело свет с шестнадцатилетней задержкой. А «Нортенгерскому аббатству» потребовалось двадцать лет, чтобы найти своего издателя, и случилось это уже после смерти писательницы. Только подумать, как легко все эти романы могли быть утеряны для нас!..
