«Мэнсфилд-парк» был окончен летом. Генри частенько наведывался в Чотон, а еще заезжал Чарльз с новорожденной дочкой. Джейн читала Фанни «Гордость и предубеждение». «Тетя Дж. О. читает за мистера Дарси», — записала та в своем дневнике 21 мая. Должно быть, это стоило послушать. Фанни прибегала в коттедж из Чотон-хауса рано утром, чтобы провести побольше времени с тетушкой Джейн, которую словно заново открыла для себя и уму которой не переставала удивляться. «Мы с тетей Дж. провели вместе восхитительное утро». 5 июня: «Тетя Дж. провела со мной утро и читала мне и папе „Г&П“». «Тетушки К. и Дж. пришли читать до завтрака, и последняя осталась с нами завтракать… весь день я провела в коттедже». «Обитатели коттеджа обедали у нас. Тетя Дж. пришла пораньше». Есть даже уникальное упоминание о тетушке Джейн верхом на лошади: «Понедельник, 5 июля. Мы с тетей Джейн и папа ехали верхами до Чотон-хауса». Дневник Фанни также свидетельствует, что тем летом Джейн причиняли беспокойство постоянные лицевые боли. И хотя она старалась не обращать на них внимания, все же зачастую предпочитала переночевать в большом доме, а не возвращаться в коттедж по ночной прохладе. Это продолжалось до самой осени.
В августе Генри отправился с визитом к Уоррену Гастингсу, но «мистер Гастингс ни единым словом не упомянул об Элизе». Это вывод Джейн из рассказа Генри. Если подразумевалось, что он не упомянул о смерти своей крестницы, то даже это удивительно для человека, известного своей верностью старым друзьям. Имелось ли в виду нечто большее, Джейн не нашла нужным уточнять. В любом случае Элиза слишком много значила в ее жизни, чтобы позволить воспоминаниям о ней изгладиться из памяти. Мадам Бижон с дочерью тоже знали Элизу на протяжении двадцати лет — и их Джейн также не забыла.
Впоследствии в связи с «Мэнсфилд-парком» Джейн сделала то, чего не делала прежде, — собрала и записала мнения читателей. Она предвосхитила традицию собирать вырезки из газет. Правда, в ее коллекции оказались не печатные отзывы — на «Мэнсфилд-парк» их и не было, — а суждения, высказанные в частных письмах и разговорах, которые она затем записала. Эти «Мнения», собранные лишь для «Мэнсфилд-парка» и «Эммы», — один из самых захватывающих личных документов, говорящий очень многое не только о романах, но и об их авторе. Прежде всего он доказывает, как много для нее значило получить отклик на свою работу. Мы видим, что она была достаточно беспристрастной и записывала отрицательные отзывы, а не одни только похвалы, и притом без всяких оправдательных ремарок со своей стороны. Например, Августа Брэмстон из Окли-холла «признает, что считает „Ч&Ч“ и „Г&П“ абсолютной чепухой, но надеется, что „М-П“ понравится ей больше, а закончив первую часть, утешает себя тем, что худшее позади», — вполне ясно, что невообразимая глупость миссис Брэмстон веселит, а не оскорбляет Остин. С другой стороны, высказанное мисс Шарп предпочтение «Гордости и предубеждения» перед «Мэнсфилд-парком» Джейн задокументировала добросовестно и тщательно. Сбор и расшифровка читательских мнений, отличающая их смесь серьезности и глупости подкупают до крайности, как и вообще вся эта затея. Даже великим писателям свойственно порой сомневаться в себе. В хорошие дни они радуются, как боги, в дурные — перебирают нелицеприятные рецензии и грубые комментарии. Джейн Остин не была исключением.
Глава 22
Посвящение
В июле 1813 года, когда закончился траур по Элизе, ситуация у Остин сложилась следующая: роман «Чувство и чувствительность» распродан с прибылью, «Гордость и предубеждение» стал настоящим бестселлером, писательница завершила работу над «Мэнсфилд-парком» и уже оформились идеи новой книги, которой предстояло стать «Эммой». Джейн исполнилось тридцать семь, и ее писательское воображение работало невероятно энергично. Ее письма за последующие два года наполнены живостью, радостью, весельем. Она не только была полна творческих сил и уверенности в себе, но и наслаждалась ощущением достатка — не то чтобы она разбогатела, но у нее впервые появились собственные деньги, за которые ей никого не приходилось благодарить. «Не отказывайся, я очень богата», — умоляла она Кассандру, отправив той в подарок отрез ткани на платье.
Генри также процветал, на своем, куда более впечатляющем, уровне. Благодаря успехам своего банка и влиятельности своих друзей он сумел получить назначение на пост главного сборщика налогов по графству Оксфордшир. Для этого понадобились внушительные поручители: дядюшка Ли-Перро гарантировал обеспечение в десять тысяч фунтов, а Эдвард — еще в двадцать тысяч. Генри вновь сделался беспечным холостяком, и Джейн забавляло то, как он ухлестывает сразу за несколькими женщинами. Одной из них была мисс Бёрдетт, почитательница Джейн, уже просившая представить ее писательнице, подруга семейства Тилсон (Джеймс Тилсон являлся партнером Генри по бизнесу). Другая, «молоденькая хорошенькая болтушка, думающая лишь о нарядах, развлечениях и поклонниках», играла с Генри в шахматы. Джейн играть в шахматы не умела и чувствовала, что с этой юной леди «у них нет совершенно ничего общего». Третья была вдова из Беркшира. Генри, что и говорить, умел привлечь внимание дам. И непременно желал познакомить их всех с Джейн. Он также не мог удержаться от того, чтобы не болтать повсюду о творческих достижениях сестры. Ему она это прощала, да и вообще начинала привыкать к тому, что ее узнают. А вот участвовать в литературных сборищах не хотела. И наотрез отказалась от попытки познакомить ее с французской писательницей мадам де Сталь, когда та зимой 1813/14 года прибыла в Лондон. Позднее де Сталь выразила мнение, что романы Остин vulgaire
[195], — они слишком тесно связаны с провинциальной английской жизнью, к которой мадам питала отвращение за ее ограниченность и скуку, и на корню губят всякое остроумие, всякий интеллектуальный блеск… Возможно, она просто не столь хорошо владела английским языком, чтобы оценить блеск другого рода, нежели ее собственный
[196].
А Джейн продолжала вести свою «ограниченную» жизнь. Впрочем, она часто бывала в Лондоне у Генри, общалась с издателями, вращалась в кругу его коллег и обеспеченных приятелей, посещала вместе с ним театры, многие из которых так удобно располагались возле Генриетта-стрит. В сентябре 1813 года, по дороге из Чотона в Годмершем, она гостила в столице вместе с Эдвардом и тремя его старшими дочерьми. Хотя Джейн теперь и располагала деньгами, ей было приятно, когда «добрый, замечательный Эдвард» дал ей на расходы пять фунтов из своего «кентского богатства». Как-то вечером, сидя в гостиной и глядя на своих двух братьев, она придумала собственное выражение для описания их беседы: «Увлечены уютной болтовней»
[197]. Джейн сводила племянниц к дантисту («Но я не позволила бы ему осмотреть меня, даже предложи он по шиллингу за каждый зуб или вдвое больше!»). Лиззи и Марианна были теперь достаточно взрослыми, чтобы брать их в театр. Два вечера подряд тетушка отправлялась с ними на театральные представления, и особое удовольствие они получили от «Распутника» Томаса Шедуэлла
[198]. «Должна признать, что мне еще не доводилось видеть на сцене столь интересного персонажа, как это блудливое и бессердечное исчадие ада», — описывала Джейн собственные впечатления.
