Он и появляется как герой в ряде художественных произведений. Естественно, за него крепко взялись дальневосточные литераторы советской поры: Павел Сычев, Юрий Лясота, Василий Кучерявенко, Николай Колбин… У них Фадеев предстает пылким юношей, тянущимся к литературе и общественной жизни.
Фигурирует Фадеев и в текстах, далеких от дальневосточной тематики.
С него, например, списан Пыжов — герой романа Александра Бека
[342] «Новое назначение». Книга эта была написана в 1964 году, в 1971-м она вышла в ФРГ и только в 1986-м — в СССР (не только диссидентам приходилось писать в стол и печататься «там», но и вполне, казалось бы, ортодоксальному Беку). Пыжов — лауреат и депутат — пишет роман о металлургах: «Тем, кто более или менее часто общался с писателем, знаком этот его сохранившийся с юности заливистый смех. Но синие — в прошлом удивительно чистые, яркие, а с годами поблекшие — глаза Пыжова сейчас не смеются. Да, за ним эдакое водится — он хохочет и тогда, когда ему вовсе не весело. Порою таким смехом, что почти неотличим от настоящего, он прикрывает жизнь души, затаенную нескладицу». Пыжову, писал Бек, «приходилось порой идти на сделки с совестью, ибо грозный Хозяин не отличался, как известно, тонким художественным вкусом и, признавая порой истинно сильные творения, тем не менее поощрял и мещанскую помпезность, и грубо-льстивую услужливость. А совесть-то у писателя была жива… Думается, мы тут притронулись к его трагедии».
Герой повести Павла Нилина «Жестокость» Венька Малышев — честный комсомолец, сотрудник угрозыска, защитивший малознакомого парня от унизительной коллективной проработки, «подставленный» начальством и разочаровавшийся в окружающих его людях — стреляется. Сын автора Александр Нилин пишет: «Работавший над превращением старого рассказа в новую повесть отец прикидывал-примеривал случившееся с Фадеевым на себя, пытался точнее представить себе состояние Фадеева перед тем, как спустить курок… Он пытался сделать более психологически обоснованным мотив, ведущий к самоубийству… Когда это случилось на соседней даче, к тому же с хорошо знакомым человеком, это не могло не сказаться на тех уточнениях, которые он вносил в текст». Тем не менее, пишет Нилин-младший, отец отрицал прямые параллели. Когда жена поэта Антокольского Зоя Бажанова сказала: «Это про Сашу», автор «Жестокости» ответил, что он «совершенно не имел в виду Фадеева».
В качестве прототипа Фадеев востребован до сих пор. Как уже было сказано, он появляется в рассказе «Писательская дочь» Людмилы Улицкой: «Младшая запомнила, как однажды высокий седой человек принес большой мяч, играл с ней, а потом мяч закатился под кровать, и он полез его доставать, и две длинные ноги пришедшего протянулись через всю комнату — от стены до стены, как ей показалось». Несколько карикатурный, Фадеев узнается и в Константине Тарханове из повести Юрия Буйды «Яд и мед».
Но то — прямые отражения, а сколько еще косвенных. Фадеев кажется родственником шукшинского Егора Прокудина из «Калины красной», вампиловского Зилова из «Утиной охоты», даже джеклондоновского Мартина Идена, растворившегося в Тихом океане.
В 2007 году вышел роман Михаила Елизарова «Библиотекарь». В нем фигурируют книги забытого советского писателя Громова, которые вдруг оказываются волшебными, сообщающими людям чудесные качества.
Мне кажется, этот роман — и про Фадеева.
Фадееву требуется возвращение. Новое, непредвзятое прочтение. Переосмысление. Реабилитация.
В первый раз его убили еще в СССР, превратив живого человека и писателя в кусок бронзы.
Во второй раз убили вместе с СССР, объявив сатрапом и палачом.
Потом убили в третий раз, сделав вид, что такого писателя вообще нет. «Фадеева не заглушили шумом, поднятым после его смерти. Но до сих пор его заглушают молчанием и тишиной, как бы это ни было парадоксально», — сказал Юрий Бондарев в 2001-м.
Но вот еще один парадокс: самоубийство писателя способствовало продлению его жизни. Добровольный уход с громким хлопком дверью — письмом в ЦК — придал текстам и биографии Фадеева особое звучание, навсегда сопроводив их эхом револьверного выстрела в собственное сердце.
Когда-то на маяках в туманную погоду стреляли из пушки, чтобы корабли не налетели на камни. У Фадеева пушки не было — только револьвер.
В «Дикой собаке Динго» Рувима Фраермана в неназываемый, но узнаваемый Николаевск-на-Амуре прибывает писатель из Москвы. Автор, ездивший в 1934 году с Фадеевым на Дальний Восток, расставляет вешки-подсказки: «седые волосы на висках», хотя писатель еще не стар, высокий голос, тонкий звенящий смех…
Седой писатель читает школьникам отрывок, в котором «каждый шел исполнять свои обязанности» — чуть замаскированная цитата из «Разгрома».
Попрощавшись, писатель уходит из школы — символическая, как мы теперь видим, сцена.
Но одна девочка идет за ним, забегает вперед и кричит, глядя ему в лицо:
— Дядя, вы живой писатель, настоящий или нет?!
— Живой, живой, — отвечает он ей.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Родители Фадеева — Александр Иванович и Антонина Владимировна
Дом на улице Прапорщика Комарова во Владивостоке, где Фадеев жил в детстве
Александр Фадеев (справа) с сестрой Татьяной и братом Владимиром. 1914 г.
Отчим Глеб Свитыч
Владивосток в начале XX века
Летний домик Фадеевых в Чугуевке, ныне — музей писателя
Владивостокское коммерческое училище, где в 1912–1918 годах учился Фадеев
Фадеев (третий справа во втором ряду) среди учеников ВКУ. 1914 г.
Командующие войсками интервентов во Владивостоке. Сидят: слева — Радола Гайда, в центре — Уильям Гревс. 1918 г.
